Океан. Выпуск 5 - [13]

Москалева удивляла суетливость начальника дипломного отдела. Ефимов весь день проводил в поисках потерянных бумаг. Причем в эти поиски включался весь отдел, и, захлестнутый общей сумятицей, Антон Петрович тоже рылся в многочисленных папках, и пальцы у него становились серыми от пыли. В конце дня вдруг выяснялось, что нужная бумага лежит на столе у Ефимова. Все успокаивались. Вспоминали, что уже половина шестого, убирали документы в столы, женщины вынимали пудреницы и маленькие зеркальца, а мужчины смотрели в окно, в предвкушении освежающего пива с балыком и футбольного матча по телевизору.

Стоял август, и днем конторские комнаты накалялись, Ефимов ежеминутно вытирал пот со лба большим клетчатым платком или уходил на весь день «к начальству». Когда он уходил, в отделе начинались шушуканья, анекдоты, разговоры по телефону, и никто уже не искал бумажек. Этот шорох, разговоры и безмятежность изредка нарушали посетители. Они входили робко, здоровались почтительно и в нерешительности останавливались у двери, теребя в руках форменные фуражки. При их появлении все смолкали и принимались резво писать что-нибудь или листать папки, и никто не поднимал голову от стола, а вошедший краснел, смущался и осторожно, почти шепотом, говорил:

— Скажите, пожалуйста, к кому обратиться?..

И так как ближе всех к двери сидела инспектор Лямина, то отвечать волей-неволей приходилось ей. И она, царственно повернув голову, говорила посетителю, как провинившемуся ученику:

— Вы грамотны? Надо читать объявления. Ясно написано: прием с трех.

— Извините, — тушевался посетитель и пятился к двери, извините, пожалуйста, я приду позже.

Антону Петровичу хотелось встать из-за стола и мигом выдать нужную бумажку. Но ему пока не доверяли столь сложные дела и лишь иногда, когда в бумагах шла речь о непонятных лоциях или рыбах, обращались к нему, что значит то или иное слово, и он охотно объяснял.

Здесь же, в одном помещении, работали корректоры морских карт — это были, в основном, женщины, и разговоры у них были о покупках, о ценах, а по утрам создавалась очередь у телефона. Они звонили мужьям, беспокоясь, как те доехали на работу, помогали детям решать заданные в школе задачи, заказывали продукты в ближайшем гастрономе. Незаметным и неслышным в отделе был только инспектор по загранкадрам Семен Савельевич. Он молча заполнял толстые тетради, что-то подсчитывал и прерывался лишь затем, чтобы выкурить в коридоре очередную сигарету.

Поначалу он встретил Москалева настороженно и очень как-то обидно объяснил Москалеву цель его устройства в дипломном отделе:

— Это вы здорово придумали, именно здесь, смею уверить, прямой путь для восстановления ваших капитанских прав, все в руках начальства…

— Простите, Семен Савельевич, но у меня подобных целей не было, — прервал его Москалев.

Семен Савельевич смутился, принялся копаться в столе, и после этого разговора они долго присматривались друг к другу.

Город тонул в зелени. По утрам красный кирпич зданий и черепичные крыши в солнечном освещении казались только что созданными. Антон Петрович шел в свой дипломный отдел по тропе мимо зарастающего озера, сворачивал за кооперативным домом и пересекал шоссе около большой желтой цистерны с пивом, которую называли «буренушка». Здесь начинался порт, начинался с рассказов о штормах и ожидании транспортов, о счастливых фрахтах, об удачливых капитанах, со свежего, белого, тающего в жире копченого палтуса, припасенного в рейсе для корешей. Солнце вставало из-за перекрестий мачт. Протяжно гудели траулеры у входа в канал. Разносились звонкие голоса дикторов. Отсюда в город врывался запах сельди, слежавшейся соли, водорослей. От всего этого у Москалева щемило в горле, боль поднималась изнутри, захлестывала, и лишь усилием воли можно было отбросить ее, притвориться даже для самого себя, что это не волнует и что все в порядке.

Однажды Москалев заметил у «буренушки» чернобородого боцмана с «Антея» и понял, что его траулер вернулся в порт. Пройти мимо ему не позволили, подхватили со всех сторон, протянули кружки и, наверное, чтобы успокоить его, не обидеть, отдать ему должное, наперебой стали говорить, как плохо теперь без него, какой был «черный» рейс, как рыба уходила буквально из-под носа, как чуть не утонул корабельный кот Семеныч, любимец экипажа, и о том, что потеряли вибратор эхолота во второй половине рейса, так что искать рыбу было нечем и приходилось, как слепым, идти в кильватер соседу.

— Ладно, стоп, — сказал Антон Петрович, — я ведь знаю, никто больше вас не брал в этом районе.

— Разве мы с вами столько бы взяли, мы бы еще два раза по столько рванули!.. — возразил штурман Веня Волохов, совсем молодой паренек, рыжий до красноты и весь блестевший, как надраенная корабельная медяшка.

Москалев помнил его еще матросом.

— Да помолчи, дай Антона Петровича послушать, как у него тут? Когда к нам возвернетесь? — перебил Волохова боцман.

— Затяжная якорная стоянка, боцман, — сказал Москалев, посмотрел на часы и стал извиняться.

Его отпустили неохотно, но поняли — служба, договорились вечером отметить приход в ресторане «Балтика».