— Пустошный. Дед у меня в Соломбале парусную держит. А отец с Новой Земли с промыслу не вернулся…
— Не вернулся, значит, — помолчав, сказал кормщик с бота. — Жаль… А деда как звать-величать?
— Зосима Иринеевич Кропотов.
— А-а, слыхал. Добрые паруса шьет… А ты в море не хошь? Нам палубный матрос надобен…
— Я бы хотел, да дед не отпустит, — признался Егор.
— Тоже паруса шьешь?
— Приходится.
— Жаль… Вижу — парень ты крепкий, рослый. Нам бы такой сгодился в команде.
— А вы откуль?
— Мезенские. Купцу товар возим.
— В Мезень плавать нет антиресу. Вот в Норвегию али в Англию — другое дело. Я бы подумал, может, и согласился бы.
— Ишь ты… Вон куды тебя потянуло! Да мы туды не ходим. Не с руки. Вон трехмачтовик грузится. Этот пойдет в Норвегу. — Кормщик указал на судно, где грузили мешки с зерном. — Хлеб повезет. А оттуда — треску…
— Неужто самим не наловить трески-то?
— Так выгодней купцам.
Егор перевез словоохотливому кормщику его кладь от складов на берегу до бота. Пришлось обернуться дважды. Но товар принимали на боте быстро, и времени на это потребовалось немного. Егор, получив за работу полтинник серебром, вернулся к коновязи. На том месте, где стояла его подвода, уже была привязана другая лошадь. Она доедала сено, которое Егор по забывчивости оставил на земле. Привязав своего каурого рядом, Егор собрал с телеги остатки сена и дал ему. Сено было мелкое, трухлявое. Конь, порывшись в нем мордой, стал есть неохотно и как будто даже брезгливо.
Пока дед не вернулся, Егор решил любопытства ради сходить к трехмачтовику, благо он стоял неподалеку. Оглядываясь на подводу, он пошел скорым шагом на причал.
Погрузку на парусник закончили. Дрягили покидали судно, позванивая в карманах мелочью, полученной за работу, и переговариваясь. У сходней стоял долговязый усатый матрос в брезентовой робе и крепких башмаках. Он хлопнул ладонью по спине последнего грузчика, замыкавшего артель, и весело спросил:
— Куды теперь? В трактир?
— А куды ж еще? — вопросом ответил грузчик и расхохотался. Лицо у него было коричневое, обветренное, волосы спутанные, неопределенного цвета.
— Ты чего, парень, глаза пялишь? — спросил матрос Егора, который с любопытством разглядывал парусник, на борту которого было написано: «Тамица»[7].
— Да так… Скажи, дядя, вам зуек не надобен ли?
— Зуек? Надо хозяина спросить. А ты что, зуйком хошь плавать? По виду и в матросы годишься. Который год тебе?
— Полных шестнадцать… с половиной.
— Полных с половиной! Мудрено, батюшко, сказал. Тебе с твоей ухваткой можно и в матросы. Погоди хозяина, ежели хошь. Он должен скоро прийти.
— Куда пойдете-то, в Норвегию?
— Куда руль поворотим, туда и поплывем.
Егор вздохнул и озабоченно оглянулся. Лошадь у коновязи стояла спокойно. Деда не было видно. Но ждать хозяина парусника некогда. Зосима Иринеевич вот-вот вернется, и тогда Егору не миновать нахлобучки за то, что оставил лошадь без догляда. Он спросил матроса:
— Когда якорь поднимете? Может, я успею прийти, поговорить с хозяином? Теперь не могу ждать — вон лошадь у меня…
— Ну, раз лошадь, так как хошь… Отчалим завтра поутру. Смотри не проспи, — матрос словно обронил сверху, с борта, сдержанную улыбку, отвернулся и ушел.
Егор — бегом к коновязи.
Дед уже ждал, сидя на камне за телегой. Егор издали его и не приметил.
— Ты где был? — строго спросил дед.
— Сбегал парусник поглядеть. В Норвегию идет…
— А я сдал паруса. Купчишко Чекуев прижимист, торговался при расчете. Но уступил-таки, — ворчливо заметил дед, отвязывая каурого. Егор подал деду полтинник.
— Возьми, дедушко.
— Чего это? Откуда деньга?
— Заробил, пока ты на шхуну ездил.
Егор рассказал, как он заработал деньги.
— Молодец. Экая у тебя хозяйская ухватка! — похвалил дед. — Ну, раз ты полтинник заробил, так мы уж попьем чайку в трактире.
В трактире дед заказал чаю, кренделей, пряников. Себе еще стопку водки.
— Тебе нельзя, мал еще, — сказал он Егору.
— Да я и не прошу. Куда мне вино! — рассмеялся Егор.
После выпитой стопки дед подобрел, угощал Егора пряниками, кренделями, подливал ему из пузатого чайника чай.
— Пей, внучек, на здоровье!
Егор воспользовался благодушием Зосимы:
— Дедушко! Отпустил бы ты меня поплавать. Уж так в море хочется!
Дед поперхнулся чаем, поставил блюдечко, заморгал белесыми ресницами.
— Чего, чего? В море? А ты подумал, какой из тебя моряк? Что ты умеешь делать на корабле?
— Могу с парусами работать.
— Э, милай! Тебя ветром с рея сдунет, как пушинку! Ты сухопутный житель. Ни разу в море-то не бывал. Может, оно тя не примет. Знаешь, как в шторм нутро выворачивает? Желудок на плечо виснет! Он в море захотел… А мое согласие спросил?
— Вот и спрашиваю. Ведь каждый моряк когда-то первый раз на палубу ступает. А я на ёле с парнями к Разбойнику[8] ходил. Как раз штормило — и ничего. Не мутило даже.
— Он к Разбойнику ходил! Ну и что? Нет, в море тебе не бывать. Я того не желаю. Быть тебе в парусной, принимать от меня дело. Меня скоро господь к себе призовет… На кого мастерскую оставлю? Отец твой тоже упрям был, царствие ему небесное… — Дед перекрестился. — Тоже говорил ему: сиди в парусной, умножай дело, укрепляй его. Так нет — ушел на Новую Землю. И не воротился… А я уж теперь не долговечен… Вот-вот в домовину…
