В этот ранний час на веранде находился только один посетитель — небольшой человек в старой соломенной шляпе. Он сидел одиноко за пустым столиком и печально разглядывал Ваську. Из окна павильона выглянуло круглое румяное лицо в белом колпаке.
— Тебе чего, мальчик?
— Этих, чебурашек…
— Сам ты Чебурашка. Садись за столик.
Васька сел. Человечек сейчас же повернулся к нему. В его печальных глазах засветилось любопытство, будто ему очень интересно посмотреть, как Васька станет есть.
Из павильончика вышла дородная женщина и поставила перед Васькой тарелку, в которой плавали в масле такие треугольные не то пирожки, не то пельмени. Разбираться было некогда, Васька как припал к тарелке, так и не поднял головы, пока все не съел.
— Вот молотит! — проговорил человечек с такой грустью, словно он ожидал, что Васька хоть сколько-нибудь оставит и на его долю.
У Васьки дрогнуло сердце: ему никогда ничего не было, жалко, и он подумал, что, наверное, человечек этот голоден и у него нет денег.
— Дядя, — проговорил, — вы, давайте, дядя, придвигайтесь. Я угощаю. Чего там…
Человечек печально захихикал:
— Да что ты! Мне ничего этого нельзя. Язва во мне сидит. Мне и запах-то этот во вред. Вот как. Я, мой милый, теперь только запахами и питаюсь… Спасибо тебе за угощение…
Он снова захихикал, а дородная чебуречница, убирая со стола, сказала:
— Придется с вас деньги брать за чебуречный дух. Оба мы с вами одним запахом сыты. Я на эти чебуреки и смотреть-то устала, не то что есть…
— Сколько за свою жизнь я у вас этих чебуреков поел — подумать страшно. Как из Москвы приеду, так сразу к вам. А теперь…
Желая отвлечь печального человечка от его печальных мыслей, чебуречница спросила:
— А теперь вы в какой картине приехали сниматься?
Васька уже расплатился и, прихватив про запас кулек с чебуреками, направился было к выходу, но остановился. Человечек-то, оказывается, не просто так. Он, оказывается, в кино снимается!
— Снимаюсь, — почему-то вздохнул человечек. — Короля изображаю. Подлец страшный. Да к тому же еще и нетопырь. Я всю жизнь или подлецов играл, или дураков.
— Ну что ж, — тоже вздыхая, проговорила чебуречница. — У каждого своя морока. Мальчик этот тоже оттуда? — спросила она.
— Нет, — ответил Васька, приготовляясь к бегству. — Я совсем из другого места.
— А я гляжу: рыжий и нездешний. Не тебя ли это по всему городу разыскивают?
Дело принимало опасный оборот. «Самое время смыться», — подумал Васька.
— Чего меня разыскивать, — проговорил он и не спеша, чтобы не подумали, будто он чего-то боится, спустился с веранды.
Он отправился к тому месту, где оставил свое пальто. Вот сейчас под кустом он выспится, а потом придумает, как прожить до приезда цирка. По правде говоря, надоела ему такая заячья жизнь: все время ходи да оглядывайся, каждого шороха бойся, от всех бегай. Да, нелегок путь к новой жизни! Может быть, в самом деле вернуться к старшине Семену Терентьевичу и в тишине дождаться, пока эта новая жизнь сама отыщет своего приблудного сына.
Так рассуждая, вышел Васька на ту аллейку, где находился его куст, и сразу привычно отскочил в сторону. По дорожке неторопливо шагал старшина, поглядывая по сторонам. И такой у него был вид, словно он был уверен, что где-то неподалеку, под этими кустами, и залег Васька. Вскоре он и в самом деле обнаружил оставленные им вещи.
Вот так старшина! С изумлением наблюдал Васька, как Семен Терентьевич неторопливо ощупал пальто и потом снова положил на место с таким расчетом, чтобы хозяин, вернувшись, ничего не заподозрил. Этот знает дело, от него второй раз не вывернешься. Но и Васька тоже не простак, его тоже так запросто не поймаешь второй-то раз.
Свернув с аллеи, Васька неторопливо пошел вдоль берега. Надо уйти как можно подальше. А пальто пусть старшина постережет, если ему больше делать нечего…
Жизнь приучила Ваську все принимать так, как оно есть, не пытаясь ничего изменить. Радость — давай сюда! Горе — переживем, не заплачем. А главное — не зевать! Всегда ждать подвоха, и в случае чего не растеряться, и если надо — дать сдачи.
Следуя этим нехитрым правилам, он прожил первый свой день в городе, где все так не похоже на то обычное, с чем он привык встречаться прежде. Новая жизнь требовала новых навыков, которыми приходилось овладевать на ходу.
Вспоминая снега родного Нашего города и счастливо посмеиваясь, он снял рубашку, полежал на теплых камешках пляжа. Море продолжало бушевать. Зеленая волна накатывалась на берег и, гремя галькой, уползала обратно, а на берег уже налетала новая волна. Осмелев, Васька подошел поближе и получил огромное удовольствие, когда его окатило с головы до ног.
Вот это жизнь! Захотел есть — тут же в парке оказывался киоск или лоток с бутербродами, пирожками и даже с пирожными. Захотел пить — на каждом повороте газировка. Устал — под любым кустом тепло и сухо.
Незаметно подошел вечер, а Васька все еще блаженствовал на пляже, не задумываясь о ночлеге. Да что тут раздумывать-то? «Летом каждый кустик ночевать пустит», — легкомысленно рассуждал он, поднимаясь в приморский парк.
Солнце засмотрелось в бушующее море, как нерешительный купальщик, набирающийся отваги для безумного прыжка. На чудесных деревьях расцветали чудесные цветы, чудесные птицы хором заводили свои вечерние песни. И Васька, посвистывая, как птица, высматривал тот самый кустик, который укроет и пригреет горемычного, но, несмотря на это, беспечного постояльца.
