Но главным чудом являлась вершица. Как уже было сказано, она стояла в центре этого удивительного ансамбля, возвышаясь над домом. Остроконечная шатровая крыша, крытая голубым рифленым шифером, походила на волну, яростно взметнувшуюся к небу.
И для того, чтобы ни у кого не возникало сомнения, что это именно волна, на ее гребень строители поместили искусно вырезанную модель парусного корабля. Корабль окрашен черной краской, и по всему борту проведена золотая полоса. В центре укреплена высокая мачта с красными парусами и флажком-флюгером. Флажок был установлен так, что, поворачиваясь под напором ветра, он повертывал и весь корабль. Он всегда стремился навстречу самым пронзительным ветрам и самым свирепым бурям.
И каждый раз перед непогодой на носу появлялась фигура капитана в желтом плаще и синей фуражке. Он видел надвигающуюся бурю. Он предупреждал людей и призывал их держаться стойко, что бы ни случилось. Его рука указывала путь кораблю.
— Вперед, товарищи! Только вперед! Бури нам не страшны! Крепкий ветер веселит сердца отважных!
И не было случая, чтобы капитан проспал: в трудную минуту он всегда на своем посту. Вот такой барометр сделал Владимир Васильевич Вечканов.
Не отстали от отца и сыновья. Они украсили дом удивительной резьбой, на которую приезжали смотреть даже из других городов. Фотографы снимали дом, художники приходили рисовать его. Все соседи очень гордились, что именно на их улице стоит такой необыкновенный дом, какого больше нет нигде, и говорили, что в таком доме жить просто грешно, его надо только показывать, как произведение искусства. И все называли деда Великим Мастером.
А он любил работать в башне, где под самым шатром устроена небольшая горенка, освещенная со всех сторон большими, почти во всю стенку окнами. Дымоходы от печей так были расположены, что в горенке бывало тепло в самые лютые морозы.
Когда началась война, Вале не было еще тринадцати лет. Малолетство угнетало ее. Оно казалось ей болезнью, которая закрывает вход в большой мир со всеми его горькими и радостными событиями.
Все так и думают: ребенок, да к тому же девчонка. Ну, это последнее препятствие не такое уж страшное. Девочки из старших классов прекрасно устроились в госпиталях, это уже первый шаг к фронту. А две знакомые девочки даже в военную школу попали. Будут зенитчицами.
— Не дури, Валентин, — сказала мать.
Они сидели на галерейке. Цветные стекла делили солнечный мир на красные, зеленые, оранжевые куски. И внутри галереи тоже все было разноцветное и казалось неопределенным и почему-то тревожным.
Валя думала, что так и есть на самом деле: неопределенно и тревожно.
Только что проводили на фронт ее братьев. Всех троих сразу. Внизу, тяжело ступая, бродил отец. Впервые он ходил вот так, просто ходил, ничего не делая.
Потом пошли нечастые письма с фронта. Служили братья саперами. Плотничьим своим славным ремеслом прокладывали путь нашим частям. Погибли они в одну минуту — все трое — от одной бомбы.
И сразу наступила в доме тишина. Будто не в прошлом году, а вот только сейчас, в эту минуту, ушли отсюда братья-погодки. Только сейчас перестали звучать их голоса в стенах отчего дома. До сих пор они жили здесь. О них вспоминали, мечтали о встрече с ними. У них было будущее. Живые среди живых. Их вещи были вещами живых. Каждую минуту они могли понадобиться хозяевам.
Вскоре после этого умерла мать.
Отец приходил поздно. Он никогда не оставался ночевать на заводе, как делали многие. Хоть под утро, хоть на час, да придет.
Придет и спросит:
— Ну что?
— Вот квартирантов пустила. Эвакуированные.
— Правильно, дочка. Пусть живут.
И она привыкла к тому, что все сделанное ею встречает одобрение со стороны отца. А он ни во что не вмешивался, и это приучило Валю к самостоятельности.
Это было еще в самом начале войны. Валя бежала из школы. Неподалеку от дома ее остановили две женщины: молодая и пожилая, крупная, хмуроватая и, видать, нелюдимая. Пожилая гудящим, как труба, голосом спросила:
— Не знаешь ли, девочка, где бы нам квартиру сыскать? Мы эвакуированные из Пскова. Мой сын на фронте, а это его жена. Ей тоже скоро на фронт, так что квартира нужна мне одной.
Так появилась в доме Елена Карповна Бродникова. Она, тяжело ступая, бродила по опустевшему дому, восхищаясь его красотой и талантом мастера, создавшего такое чудо. Она и сама была мастером по росписи тканей и скоро поступила на работу в театр.
Ее сын Валерий Ионыч вернулся года через три, когда хозяйка, сдавшая им квартиру, уже сама находилась на фронте. Он нисколько не походил на свою могучую мать — сухонький и большеголовый, как гвоздик. Масса необычайно густых волос косматой тучей клубилась над темным его лицом. Прихрамывая, он побродил по дому, потом, так же прихрамывая, по городу, постоял на высоком берегу широчайшей реки, посмотрел на заречные горы, на тайгу и решил, что никуда он не уедет от этой суровой, могучей, не всякому открытой русской красоты.
Валя привыкла все делать, не спрашивая разрешения отца. Он даже не сразу узнал, что его дочь работает в госпитале. Ее сначала не хотели принимать. Главврач сказал, что здесь не детский сад и не школа, а когда она начала показывать свой настойчивый характер, он попросту выставил ее из кабинета.
