Окаянный император. Роковое путешествие - [28]

Порой крестьяне на своих челнах пытались приблизиться к кораблю. В какой-то момент я заметил человека, который, стоя в лодке, показывал гигантского осетра. Проплыть мимо было выше моих сил. Такие экземпляры мне не приходилось видеть даже на картинках. Самой крупной рыбиной, которую довелось держать в руках, был вяленый волжский лещ. Колесный сбросил ход, и сибиряку кинули веревку. Матросы помогли ему залезть. Взобравшись, он, низко поклонившись, положил рыбину у моих ног.

— Здравствуй, любезный! Вот это зверь! Сколько же он весит? Не замеряли?

— Два пуда, государь.

— Государь у нас — его императорское величество Александр III, — сообразив, что невольно прохожу небольшой экзамен, выдал я. — Не приписывай мне лишнего. Как тебя звать?

— Так Липатников Тимофей из Слинкино, государь.

— Обращайся к наследнику престола: его императорское высочество, дубина, — пришел мне на помощь адъютант.

— Не надо ругать нашего гостя, князь. Уверен, он действует из лучших побуждений… Как живется в деревне вашей, Тимофей? Всем ли довольны, не испытываете ли в чем-то нужды? Говори свободно.

— Хорошо живем, го… — Кочубей сдвинул брови, — ваше императорское высочество. Рыбу ловим, пушнину добываем. С огородами, конечно, не очень, края северные, суровые. Тракт через село идет, торговлишка имеется. Вольно тут!

— Хорошо, коли так. Держи детишкам на память, — я протянул крестьянину пару золотых монет. — Есть они у тебя?

— Как не быть? Есть, вот только… Трое их, — хитро улыбнувшись, добавил сибиряк.

— Ну, коли трое, держи, — расхохотавшись, протянул Тимофею еще один кругляш.

Вскоре за кормой остались Тобольск с 92-летним старцем (который был гребцом на лодке Александра III, когда тот, будучи цесаревичем, путешествовал по Сибири), города Тевриз и Тара. Омск был столицей Сибирского казачьего войска, поэтому программа была с военным уклоном. Служба в полковом храме, парады и смотры соединений и частей. И вновь под колесами коляски развернулась лента дороги. Ради нашего конного поезда ее засыпали песком. Это позволяло сократить количество пыли, однако пассажирам последних экипажей и всадникам из арьергарда все равно было несладко.

Однажды я попытался подсчитать, в какую сумму обошлось это путешествие, но быстро бросил эту затею. Средства выделялись и из государственной казны, и из губернских, были и пожертвования. Например, на границе Оренбургского казачьего войска меня ожидали три полка, собранные из мальчишек от 9 до 14 лет. Казачат обмундировали и вооружили, потратив на это 27 тысяч рублей. Когда я услышал об этом, то едва не поперхнулся. Благодаря газетам у меня уже появилось некоторое понимание масштаба цен в империи. За сотню кочанов капусты просили 5 рублей, за ведро томатов — 5 копеек, за сапоги — от 4 до 10 рублей в зависимости от качества. Зато внешний эффект был достигнут. Фотографы не переставая поджигали магний вспышек. Художники делали зарисовки.

На Урал наш караван прибыл в разгар лета. Исключительно знойного и жадного на дожди, а минувшая зима была холодной и малоснежной. Озимые вымерзли, яровые засохли. В стране начинался голод. В XXI веке это явление в России, к счастью, стало историей, а в XIX было страшной реальностью. Первое время я не понимал всей глубины этой трагедии. Просто в какой-то момент растительность вдоль трассы стала совсем плохой. Поля, выжженные солнцем, были пустынны. Небогатый урожай уже собрали. Кое-где стояли небольшие копны. В губернии не было больших водоемов, чугунки и промыслов, поэтому ситуация складывалась безысходная. Станицы по-прежнему встречали хлебом-солью, глотки рвали «ура!», но глаза людей изменились. Восторг и обожествление уступили место надежде. Она светилась почти в каждом взгляде. В эти мгновения рука сама тянулась к кошельку и раздавала деньги. Благо, поводы искать не приходилось. За верную службу можно было награждать почти каждого казака.

В Оренбуржье я впервые решил послать телеграмму императору. Рассказать о постигших край бедствиях. С текстом мне помог князь Барятинский. Польстив его «государственному уму», в ответ получил немного косноязычное, но соответствующее требованиям времени и статусу адресата послание. Его при первой же возможности отправили в Санкт-Петербург.

Опять потянулись бесчисленные села. Из всех запомнилась только станица Магнитная. В ней мы завтракали и меняли лошадей. В глубинах памяти шевельнулось воспоминание. Где-то это название я слышал, но где? Ладно, запишем в книжку, авось потом прояснится.

В Оренбурге вновь пришлось почувствовать себя рок-звездой, причем покойной. Девушки кидали под ноги цветы, а я дарил им свои карточки с автографами. Фотограф, который участвовал в экспедиции, штамповал их десятками, если не сотнями. Кстати, с подписью едва не вышел конфуз. Еще на «Памяти Азова», когда принесли снимки, я взял чернильный прибор и начал рисовать свою закорючку. Понимание того, что делаю, пришло на полпути. Рука выводила мою подпись, а не наследника. Пришлось якобы случайно согнуть перо и имитировать внезапно вспыхнувшую головную боль. Визитеры ушли, а я бросился ворошить бумаги Николая. Новости было две: хорошая и плохая. Автограф нашелся, но он был сложным. Царевич писал имя полностью и украшал его несколькими завитушками. К счастью, мышечная память еще не пропала, и я испортил всего пару листов, прежде чем начало получаться что-то удобоваримое. Куда сложнее оказалось приноровиться к письму чернилами. Сперва кляксы щедро украшали все мной написанное.