Охрана - [10]

– Понял.

– И ладненько. Начинаем мы ровно в семь сорок четыре, чтобы в семь сорок пять в руках уже был инструмент. И никаких майорских замашек. Если по душам, мне ваши погоны на зоне надоели. Вот так.

– Я работать пришел, какие замашки?

– И ладненько.

Николай отогнал машину в указанное место, поставил ее рядом с новенькой перламутровой «девяткой», удивился: «Ну и зеки пошли в наше время! Год назад освободился – уже „девятку“ приобрел».

И работа началась.

Уже прошли в контору все замы, главбух прикатила на «фордане» цвета морской волны, поставила свою лайбу на место, взяла с заднего сиденья сумочку, пакет, гулко процокала мимо Николая, поздоровалась тихо, как с мертвой рыбкой, все равно, мол, не слышит. Николай отодвинулся подальше от места встречи с ней, скривил лицо: «Парфюмерный магазин!» А тут и сам генеральный пожаловал – вовремя Николай использовал последнюю таблетку антиполицая, ничего не заметил генеральный, поздоровался по-доброму, внимательно руку пожал, хороший мужик, ничего не скажешь, понимает человека.

Водитель генерального тоже ничего не заметил. И хорошо. Чем меньше тебя замечают, тем больше проживешь.

Дальше – легче. Служба потянулась медленно, в тени, под козырьком, под короткие разговоры с водителями, слесарями.

Прошел час. Николай закрыл на скобу ворота, вошел в здание, там переговаривались Бакулин и Сергей.

– Иди чайку попей, – сказал начальник охраны объекта, но было не до чая, даже в такой крутой похмельный час.

– Вчера же сказали, что до сорока пяти, – Николай остановился в трех метрах от Бакулина. – Может быть, с генеральным поговорить. Мы же хорошо работаем. Никаких замечаний. Почему сразу до сорока. У нас, кроме Димки, всем за сорок.

Говорить хотелось Николаю, много говорить, хотя говоруном он не был. Ему никак нельзя было уходить сейчас из конторы. Что же он, в конце концов, хуже уборщицы?!

– Я все делаю, со всеми веду переговоры. Но от меня ничего не зависит. А за дисциплиной надо следить.

– А мы-то чего? – Николай не понял, о чем речь.

– Рубашку, между прочим, можно было и гладануть перед сменой.

– Нормальная рубашка.

– Будет тебе, Федор Иванович, – сказал Сергей Прошин. – Нормальная рубашка.

– Для какой-нибудь вонючей стройки, согласен, нормальная. Но не для нашего объекта.

Николай робко вздохнул:

– Может быть, ты, Федор Иванович, чайку попьешь. Я могу постоять.

– Иди-иди. Мне нашего надо встретить.

«С Серегой тебе надо пошептаться», – подумал Касьминов и пошел в комнату отдыха.

Серегу Прошина, как и Федора Ивановича Бакулина, он знал четыре с половиной года. Претензий к нему не имел. Надежный человек. Очень надежный. Это «очень» было у Сергея совсем близко к «слишком». Разные понятия: «очень надежный» и «слишком надежный». Впрочем, Сергей не воспитывал в себе это «слишком», само пришло, вместе с фактом рождения.

Прошин знал, почему в последние несколько недель к нему стал более внимателен начальник объекта Федор Бакулин. Они с ним и с Касьминовым, и с еще пятью бывшими старшими офицерами четыре с половиной года назад сменили в конторе охрану. Оклад им положили в конце девяносто пятого в 300 зеленых. Не так много по тем временам, но и не мало, если учесть, что те, кто в охране получал больше, ходили по объектам с пушками, иной раз даже заряженными. А заряженная любая деревяшка, не говоря уже про железяку, как хорошо известно опытным охотникам и начитанным людям, имеет зловредное свойство стрелять в самый неподходящий момент. И даже – убивать.

Сергей Прошин и все его коллеги по охране конторы считали, что лучше меньше деревяшек и железяк да тише. У охранников были только резиновые дубинки и наручники зачем-то. Так спокойнее. Безо всяких пиф-паф и лишней сердечной напряженности. Возраст у охранников был такой. Отстрелянный. Отстрелял свое в том числе и Сергей Прошин. Правда, не на полях сражений, а на стрельбищах, куда ездил, надо заметить, с большим удовольствием. И стрелял он хорошо. Между вторым и первым спортивными разрядами. Мог бы и в спортсмены податься. Не захотел.

Отстрелялся он, короче говоря, до капитана служил особистом в дивизионе РВСН, хотел в академию поступать, а тут перевод получил в столицу. Теща, коренная москвичка (а может быть, и родовитая, было такое подозрение у зятя еще до свадьбы) какими-то своими ходами сумела пробраться к нужному человеку в нужное время и поговорить с ним, начальником, по душам. Начальник строго сказал: «Он здесь в гору не пойдет». Она ему в ответ: «Москва и без того гора огромная. А мне внучке хочется дать человеческое образование. Что она в задрипанной эстонской глубинке узнает!»

Сергей Прошин получил перевод в Москву, поселился у тещи еще до перестройки. Началась она сразу же, не успел привыкнуть к соседям тещиной коммуналки в крупном доме на Чистых прудах. Перестройка поначалу взбодрила Сергея и других соотечественников, не почувствовавших фальши в разглагольствованиях видного комсомольского работника, ставшего вдруг у руля огромного корабля – Советского государства. Говорун заговорил всех. Ему верили. Сергей Прошин получил вовремя очередное звание и размечтался. В коммуналке освободилась еще одна комната, он занял ее. Теперь они жили с женой и дочкой в двух комнатах, а теща – в своей, как она говорила, родовой келье площадью в тридцать два с половиной метра с потолком в три пятьдесят семь.