Охотники за туманом - [38]

— С боярином беседует. Вон, глянь! — и кивнула на горницу.

Николаю показалось, что окна на мгновенье осветились короткой вспышкой света.

— Это… что? Ты это тоже видела?

Нина пожала плечами.

— Ничего особенного. У Пахома вчера как раз неделя вышла. С тобой разве боярин таких бесед не проводит?

Неделя… И вчерашний разговор… Догадка мелькнула в голове у Николая и, повинуясь внезапному порыву, он сделал шаг вперед и взял женщину за руку.

— Погоди, не уходи. А у тебя неделя когда выходит?

На этот раз Нина не стала вырывать руку. Просто стояла и печально смотрела на него снизу вверх.

— Неделя тут ни при чем, Коля. Ты что, так ничего и не понял?

Николай покрепче сжал ее ладонь. Пусть говорит. Вот так, с ним, лицом к лицу. Пусть хоть что, лишь бы не стена молчания!

— А что я должен был понять? Ты же мне и слова не скажешь. Как догадаться что у тебя на уме?

Нина опустила голову и глухим голосом заговорила:

— Ты знаешь… Я всегда была тебе благодарна за то, как ты принял Ромку. И как твои люди его приняли. За то, что меня никто и словом не попрекнул. Я знаю, все это только потому, что я была с тобой. Крепко тебя уважали там, в гарнизоне.

— Что ты за глупости говоришь! Не поэтому!

— Поэтому, Коля, поэтому. Кто про ротмистра слово дурное скажет – тому эти слова в глотку вобьют в тот же миг. Так у вас в эскадроне заведено было. Передавали из уст в уста истории про ту засаду в Хивинском походе, про то, как ты сберег эскадрон во время рейда на Сарыкамыш и много чего еще. Тобой восхищались. Тебя боготворили. Ты был как счастливый талисман эскадрона. За тобой я жила как за каменной стеной.

— Так и хорошо жили же, Нина! И я не делал разницы между Ромкой и Федором с Настенькой. Они мне все по сердцу были!

Нина легонько погладила свободной ладонью его руки, сжимающие ее запястье.

— Вот за это тебя и любили все. За то, что ты такой. Когда закончилась война с Кокандом, пошли разговоры, что полк выведут в Астрахань. И что семьи офицеров будут жить там. Не сложилось, тебя послали в Болгарию. И все равно, эти два года в Красноводске что тебя не было – никто, даже бабы, не смели на меня косо смотреть. Потом ты вернулся, а люди в эскадроне рассказывали новые истории. И про Белы, и про Шейново. Шептали, что ты заговоренный. Что тебя пуля не берет. Тебя обожали, тобой восхищались, про тебя складывали легенды. А потом… — Нина судорожно вздохнула. — Ты не вернулся.

У Николая вдруг все похолодело внутри. Кровь застучала в висках. Нина продолжила монотонно, внезапно помертвевшим голосом.

— Они приехали и сказали, что схоронили тебя там, в степи, недалеко от Геок-Тепе. Они сказали, что Белый Генерал уже почти приготовил все к штурму. Они сказали – еще неделя, и все закончится. Они сказали, что победа близка. Они выражали свои соболезнования.

Николай просипел внезапно пересохшим горлом:

— Как… как это случилось? Они рассказывали… как? А кто еще? Кто принял эскадрон? Саныч? Вихров? Скажи!

А Нина будто не слышала его. Продолжала говорить мертвым голосом, монотонно раскачиваясь в такт словам и, сама того не замечая, нежно поглаживала его ладони.

— Ромка вздумал отомстить. Пока я плакала во все глаза а бабы помогали поминки организовывать – он стащил из сундука твой револьвер. Помнишь, тот, которым тебя за Коканд наградили? Вот его. Потом увел из стойла коня и пропал. Уехал на юг и больше его никто не видел. Сам знаешь, в той степи зимы лютые. А на дворе самый январь стоял. И взрослые-то ни за что сгинуть могут. А тут – дите, которому только-только десять исполнилось. В феврале мне сказали, что погрызенного шакалами коня опознали по сбруе, а Ромки – никаких следов.

Нина слегка качнулась в его сторону. Совсем чуть-чуть, на какие-то доли миллиметра. Но Николая бросило в жар, он словно физически ощутил тепло ее тела. А она тем временем продолжила:

— В Закаспийском крае объявили перевод на штаты мирного времени. Сказали, что эскадрон расформируют. Нет, так-то никто меня не выгонял, предложили даже переехать в Асхабад, обещали определить куда-нибудь при штабе полка. Но я не решилась.

Николай стиснул зубы и слушал, почти не дыша.

— Уехала в Россию. Поселилась в Царицыне, служила на телеграфе. Федьку пристроила в реальное училище. Вроде тянула. Конечно, хозяйство не как у жены ротмистра, но и не сказать чтобы бедствовала. На жизнь хватало. Настена помогала по хозяйству как могла. Смышленая такая девочка получилась… — Нина грустно улыбнулась. — А потом я приболела. Врач сказал – тиф, но шансы выкарабкаться есть. Помню как металась в лихорадке. Исхудала вся. А потом жар стал спадать. Помню, проснулась в духоте, вышла во двор подышать воздухом – и оказалось, что я уже здесь. Будто и не было всей той жизни. Я выхожу во двор – и вижу тебя таким, каким ты был всегда. На лихом коне, с ружьем, молодой и задорный, уходишь в очередной рейд. И на твоих висках нет седины, которую ты привез из Болгарии. Тем же днем я осмотрела себя в бане и поняла, что не было ни Ромки, ни Федьки с Настеной. Никогда не было.

Нина подняла голову и посмотрела ему в глаза. Потом аккуратно разжала его пальцы и освободила свою руку.