Охотники за новостями - [9]

«Я буду ждать тебя под музой». Это звучало нежно и томительно, и являлось почти признанием.

Именно в такой октябрьский день мы с Зурабом Кодалашвили брели по проспекту Руставели, направляясь в кафе, рядом с известной на весь город, хинкальной у ресторана «Мухамбази».

Витрина парикмахерской, в которой я когда-то стригся наголо перед призывом в армию, была покрыта паутиной трещин, словно кто-то примерившись стукнул палкой в центр стекла и оттуда во все стороны потянулись нити расколов и казалось, что витрина вот-вот рассыпется, но поравнявшись с ней я понял, что это были не трещины, а отражение облетевших и обнажённых до самых тоненьких веточек, платанов. За стеклом, в обитом красным дерматином кресле томился мальчик, которого стригли под «полу-бокс».

Свободные парихмахеры курили снаружи сорококопеечные сигареты «Мтквари» (очень скверное курево, которое преподносило сюрпризы — иногда сигарета не раскуривалась и в расковырянном бумажном патроне оказывалась щепка наглухо загородившая цилиндр) и вели местные разговоры о политике.

«Звиад — это голова, — говорил один другому, — Он нас вытащит вот увидишь, Котэ, он нас вытащит. Попомни мои слова. Интеллигентный человек, поэт, переводчик. Он нам не чета, не какой-нибудь…, — (он хотел сказать: парикмахер, но из самоуважения сдержался и поведя глазами в сторону остановил их на подъехавшем такси) продолжил, — Не какой-нибудь там таксист, кацо, — но это ему показалось малоубедительным и он опять поискал глазами и приметив проезжавшего на мотоцикле с коляской гаишника, продолжил. — или там, милиционер. Нет, Котэ, он не какой-нибудь милицинер, он дело знает. Конечно я ничего плохого не хочу сказать о милиционерах, ни тем более о таксистах, благослави их Господь, особенно таксистов, но Звиад то не таксист. он человек другого масштаба, личность! Он нас вытащит».

Котэ молча курил и судя по его пассивности, не разделял оптимизма своего коллеги, которому, как назло было необходимо подтверждение верности своих слов,

— Что я не прав? Разве неверно говорю? — кипятился тот, — Звиад интеллигентный человек, поэт и сын поэта…

— Писателя, — негромко поправил Котэ, бросая окурок в урну, до которой он не долетел.

— Что?

— Его папа был писатель, не поэт.

— Ну и какая разница? Это одно и тоже! Поэт и писатель они как две стрижки — «на нет» и «полу-бокс». Не так?

Котэ угрюмо молчал. Вероятно его грызли сомнения, но он не хотел их высказывать потому, что ни в чём не был уверен. Он повернулся и пошёл к входу, на пороге остановился и бросил через плечо:

— Когда я был маленьким — хотел стать врачом, лечить людей.

— Ты это к чему?

— Ни к чему, так просто. Был бы мой папа доктором, я бы тоже стал доктором.

— А кем был твой отец?

— Официантом.

— А почему же ты не стал официантом?

Котэ пожал плечами.

— Ну парикмахер лучше, чем официант, — уверенно сказал первый не дождавшись ответа, — А твой сын уже станет доктором.

— У меня нет сына.

— Ну будет же…

Котэ вошёл в парикмахерскую. В витрине было видно, как он подошёл к пустому креслу и сел в него сам в ожидании следующего клиента.

«Хотя лучше бы ты стал доктором, — пробормотал ему вслед словоохотливый „звиадист“. — Ну какой из тебя парикмахер, кацо?! Ножницы и расчёску правильно держать не можешь. Шёл бы в доктора. Или в таксисты или в автоинспекторы».

Заведение, куда мы направлялись, привлекало нас близостью, относительной чистотой и цифрами в меню — аппетитный горячий шницель, залитый глазуньей, стоил какие-то совсем небольшие деньги. Последний пункт был для нас особенно актуален по причине довольно плачевного состояния бюджета нашей «Иберии».

Но в тот день настроение у нас не лучше бюджета, и от того, не считаясь с его дефицитом, мы спросили по порции «Энисели»[5].

Потом, как это обычно бывает, ещё… и ещё……

Грустили мы за отсутствием перспектив. Вся штука в том, что «Иберия» находилась на тот момент в состоянии куколки:

В один прекрасный летний денёк всякая, не слопанная воробьями, и уважающая себя за это гусеница, превращается в куколку, в этакий неподвижный кокон, спрятанный где-нибудь под лепестком дикой розы или листом кизила. Так и мы — программу-минимум (обзаведение клиентами-подписчиками и закрепление на информационном рынке) исполнили; то есть гусеницей быть вроде бы перестали и было самое время продолжать развиваться дальше, становиться бабочкой, чтобы расправив крылья с причудливыми узорами и завив цветочным нектаром усы, флиртовать со встречными лимонницами да павлиноглазками; но, и в этом «но» заключалась наша профессиональная трагедия, мы не имели программы максимум.

Конечно, мы могли и дальше оставаться за лепестками. Но нас с Зурабом это не устраивало. Это так скучно и неинтересно — торчать за лепестками, особенно, когда тебе двадцать лет! Хотелось большего — узоров на крылья, нектара, павлинглазок. Всё это находилось где-то совсем рядом. Казалось, Удача уже объявила посадку на свой пароход и сама в капитанской фуражке у трапа проверяет билеты, вот-вот раздастся команда «отдать концы», все торопятся на борт, чтобы под командой самого желанного из всех капитанов обойти рифы и найти заветные острова, а мы блуждаем где то рядом, но никак не можем выйти на дорогу, которая ведёт в эту гавань.