Охотники за каучуком - [142]

Он еще не понимает, что эта сила растет вместе с развитием революционного пролетарского движения.

А признаки ее уже заметны.

Август Бебель, организатор международной социал-демократии, сделавший идею социального равенства лозунгом борьбы миллионов трудящихся в Германии и во всей Европе, поднимается на трибуну рейхстага и бросает в лицо промышленным магнатам, политиканам-колониалистам, надменным генералам с моноклем в глазу: «Господа, уже звучит ваш погребальный колокол! Слышите?»

В Лейпциге революционно настроенные студенты раздают на улицах листовки. В Петербурге организатор «Искры» Владимир Ильич Ленин сплачивает русских марксистов в партию большевиков. В Манчестере, в Бирмингеме, в Кале вспыхивают забастовки. В Лондоне недавно созданный Комитет рабочего представительства борется за узаконение лейбористской партии. В Сан-Франциско писатель Джек Лондон во весь голос ратует за социалистическую революцию.

А в Брюсселе?

Здесь Вандервельде употребляет всю свою адвокатскую изворотливость, чтобы речами и хвастливыми статьями утвердить за собой репутацию народного трибуна среди восьмисот тысяч членов рабочих партий, усыпляет их бдительность, приучает их к самодовольству, лени и тупости, сеет раздор между их выборными представителями, играя на их самолюбии, раздувает недоверие и оппозиционные настроения, вражду и раскольнические тенденции, убеждает отказаться от требований к правительству, успокаивает и примиряет, лишь бы только людская масса не превратилась в лавину, способную смести и короля и его кабинет.

Морель не замечает этого.

Возвратившись в Ливерпуль, он находит дома письмо от Роджера Кезмента и еще одно — из Конго, от миссионера Джозефа Кларка, с которым у Мореля при посредничестве консула завязалась переписка; кроме этого также письма английских и американских журналистов, после опубликования отчета Кезмента поехавших в Свободное государство Конго и теперь приславших ему сообщения о расправах и жестокостях белых, статистические данные и даже фотоснимки.

Часть материалов Морель немедленно публикует в своей «Африкен мэйл», часть отдает в ежемесячник Общества проведения реформ в Конго, и в результате палата общин 9 июня вторично проводит дебаты по проблеме Конго.

«Обследование», вскоре предпринятое по приказу Леопольда в его личной колонии некоторыми чиновниками на местах, завершается отчетом, настолько явно рассчитанным на опровержение обвинений, выдвинутых Кезментом, что лорд Лэнсдаун не может удержаться от следующего замечания:

— Существует такой вид дипломатии, когда в виде исключения говорят именно то, что думают. Однако это не всегда уместно.

А Морель в это время жадно изучает новые материалы, непрерывным потоком поступающие к нему от миссионеров и служащих каучуковых трестов, от офицеров и журналистов. По их данным, новые комиссары округов Мангала и Руби-Уэле из кожи вон лезут, чтобы возместить материальный ущерб, понесенный компанией «Анверсуаз» из-за событий 1901–1902 годов. Они прибегают к самым изощренным жестокостям, да и у агентов компании по-прежнему в обычае требовать от надсмотрщиков за каждый расстрелянный патрон отрубленную правую руку или половой орган убитого ими туземца — в порядке контроля за расходованием средств. В результате эксплуатация конголезцев в северной части страны достигла своего второго апогея.

Морель диктует жене десятки писем, столько же получает в ответ, обменивается телеграммами с сэром Чарльзом Дайлком, с епископом Уорчестерским, с Уэйверсом, поддерживает связь со своим издателем Хейнеманом, продолжает работу над рукописями, редактирует два журнала, выполняет работу, связанную с руководством Обществом проведения реформ в Конго, и публикует одну за другой пять статей о Конго.

К ноябрю в Лондоне выходит из печати его третья книга «Господство короля Леопольда в Африке».

Иллюстрации к ней включают фотоснимки изуродованных и искалеченных туземцев.

«…Я сказал старому вождю самой крупной из деревень, лежавших на моем пути, что, на мой взгляд, в его поселении довольно людно. “Ах, — ответил тот, — мои люди почти все погибли. То, что вы видите, — лишь жалкая часть прежнего населения деревни”. И действительно, явные признаки указывали на то, что прежде деревня была гораздо больше и играла важную роль в местной жизни. Нет ни малейшего сомнения в том, что это поселение обезлюдело в результате действий властей. Где бы я ни был, везде я слышал жуткие рассказы о кровавых набегах солдат на деревни.

Совершенно очевидно, что они расстреляли или замучили до смерти огромное количество местных жителей. А половина тех, кто избежал пули, погибла от голода. Многие из моих носильщиков рассказывали, как на их деревни напали солдаты и как им самим едва удалось унести ноги. Туземцы в этой местности отнюдь не воинственны, и мне ни разу не приходилось слышать даже о какой-нибудь попытке к сопротивлению. Здесь солдаты легче всего могут показать свою храбрость. Бегство туземцы предпочитают борьбе. Да и вооружены-то она всего лишь луком и стрелами. Я попытался приблизительно подсчитать количество выживших, с которыми мне пришлось столкнуться. Думается, оно никак не превышало пяти тысяч, а ведь еще несколько лет назад в этой местности обитало в четыре раза больше людей. На обратном пути я намеревался заехать в Мбело, где лейтенант М., командовавший этим фортом, совершил чудовищные злодеяния. Но опрос местных жителей показал, что там теперь вообще никто больше не живет и что дороги туда “мертвы”, то есть заросли. На одну из этих дорог я как-то раз наткнулся; ее вид отчетливо говорил о том, что ею уже давно не пользовались. А позже я смог и собственными глазами убедиться в том, что район, в котором прежде насчитывалось несколько крупных поселений, теперь совершенно обезлюдел.