Охотники за каучуком - [121]

— За последние месяцы мы здесь уничтожили почти четыре сотни туземцев.

— Только и всего?

Тилькенс вскакивает.

— А что же, прикажешь прикончить все племя? Может быть, мне отправлять в Бому каждый месяц корабль, груженный негритянскими головами?

Лотэр переводит взгляд на все еще нетронутые стаканы с вином.

— Послушай, — говорит он раздраженно. — Все это ерунда! По пути сюда я зашел в миссионерское поселение. Ты ведь знаешь Кларка? Старый дурак прочитал мне целую проповедь…

— Представляю себе!

Тилькенс хрипло смеется.

— Раз ты этого англичанина…

— Ага! Значит, ты уже знаешь.

— Такие новости распространяются быстро. В Боме о ней тоже скоро узнают.

— Ну, вот я и говорю, — продолжает Лотэр, немного выбитый из колеи. — Этот дурак читал мне проповедь. Но ему по штату положено. А ты-то зачем?

Тилькенс встает и принимается большими шагами ходить по комнате. Наконец он останавливается прямо перед Лотэром и говорит:

— Может быть, ты и прав. Нервы у меня сдают, я уже давно замечаю. Возможно, это все от жары, от вина… А может быть, ты и неправ. Но ссориться нам не стоит.

И, помолчав:

— Да и кто мы такие? Во всяком случае… Мне не остается ничего другого, как принять твою помощь и воевать дальше.

— Вместе мы здорово дадим им жару, — убежденно восклицает Лотэр.

Тилькенс машет на него рукой.

— Не думай, что это легко! То, что здесь происходит, не похоже на обычные беспорядки.

Он берет стакан и одним духом опоражнивает его. Затем подходит к окну и долго смотрит на пышущий зноем плац.

Вечером он ведет Лотэра к сараям, в которых содержатся пленные.

Сто тридцать четыре человека, в большинстве своем женщины, которых надсмотрщики согнали сюда из близлежащих деревень. Раскаленный сарай из гофрированной жести набит до отказа. Оттуда разит такой нестерпимой вонью, что двое часовых, стоящих с винтовками па посту у запертых дверей сарая, отошли от него к противоположному дому. Когда Тилькенс приказывает им отпереть сарай, их лица расплываются в усмешке. С трудом удается им вытащить тяжелый засов.

— Черт побери! Какие-то скелеты, — вполголоса, сквозь зубы цедит Лотэр, оглядывая темнокожих, задыхающихся от страха и вони людей, которые протискиваются к дверному проему и жадно глотают свежий вечерний воздух.

— Зачем ты навязал себе на шею этот сброд?

Тилькенс пожимает плечами.

— Я их отпущу, как только получу каучук, который мне недодали в их деревнях, — другого способа у меня нет. Мне один полковник в Боме порекомендовал это средство.

И, немного помолчав, добавляет:

— Восемнадцать уже отдали богу душу.

— Ты их ничем не кормишь?

— Один раз в день им дают воду и несколько маисовых лепешек. А то они слопают друг друга.

Из сарая доносятся глухие всхлипывания. Жалобно плачет ребенок. Люди продолжают, толкаясь, протискиваться поближе к двери.

— Ну-ну! Не так быстро, — замечает Тилькенс.

Он подзывает часовых. Они подбегают к сараю и принимаются прикладами отгонять людей от двери. Раздаются стоны, кто-то жалобно вскрикивает; толпа пленных отшатывается в глубь помещения. Одна из женщин падает, обливаясь кровью; ее оттаскивают.

Тилькенс подходит к двери. Лотэр неохотно следует за ним, стараясь не дышать.

У стены сарая лежит мужчина. Он гол, ноги скованы цепью. На груди резко обозначились ребра, Живот у него втянут, острые ключицы чуть ли не упираются в подбородок, а конечности высохли и напоминают палки, на которых сучками выдаются вспухшие суставы.

Лотэр вглядывается в лицо этого человека, отвернувшегося от света. В темноте лишь лихорадочно блестят белки воспаленных глаз.

— Ну? Ты не передумал? — громко спрашивает Тилькенс на диалекте абу-буа. — Хочешь вернуться в свою деревню? Будешь еще сопротивляться?

Белые пятна глаз исчезают, вместо них сверкают зубы. Тилькенс прислушивается. Потом спрашивает:

— Ты меня слышишь?

Но человек, лежащий у стены, безмолвен и недвижим.

— Кто это? — спрашивает Лотэр.

С гримасой отвращения Тилькенс выходит из сарая.

— Заприте дверь!

Он и Лотэр идут назад к дому.

— Это Бамбара. Их царек! Это он поднял бунт.

— Вот как!

— Это он их всех подговорил, собака!

— Почему бы тебе не взять веревку да не повесить его?

Тилькенс отмахивается.

— Сначала надо покончить с беспорядками! Стоит мне сейчас вздернуть их главаря, через два дня восстанут все деревни в округе.

— Так, значит, не все участвуют в мятеже?

— На юге пока спокойно. Да какое это имеет значение! Завтра все может измениться…

Ночь спускается на землю.

Из казармы раздается гул голосов.

В комнате Тилькенса друзья еще долго сидят, беседуя при свете керосиновой лампы.

Утром патрульные приносят в форт трупы четырех солдат из племени бангала.

Их застывшие, покрытые пылью и запекшейся кровью лица так изменились, что Тилькенс с трудом узнает в них своих надсмотрщиков, которых он во время последней проверки южных районов оставил в деревне Лунда.

Старший патруля, чернокожий сержант, докладывает, что нашел деревню пустой, но при попытке углубиться в лес был обстрелян.

Тилькенс хватает Лотэра за плечо.

— Ну, что я говорил? Теперь и эти начинают заваруху!

После того как солдаты, сбежавшиеся на плац, чтобы поглазеть на трупы, по приказу Лотэра возвращаются в казарму за оружием, Тилькенс с Лотэром тоже идут в дом и спешно готовятся к выступлению в поход.