Охотники за долларами - [27]

В одном отношении соперничавшие друг с другом церкви на Плутория-авеню имели одинаковую историю. Каждая из них по мере своих успехов постепенно продвигалась из более отдаленных и бедных частей города в его центр. Сорок лет тому назад церковь св. Асафа занимала небольшое бревенчатое здание с тонким шпилем в одном из жалких переулков Нижнего города, а церковь св. Осафа — четырехугольную крошечную постройку в южной части города. Но то место, на котором стояла церковь св. Асафа, было приобретено пивоваренным обществом, и доверенные лица последнего, ловкие дельцы, не забывавшие и своей собственной финансовой карьеры, заново построили церковь в более оживленном районе быстро развивавшегося города. Старейшины же церкви св. Осафа, спокойные, но озаренные внутренним светом люди, тоже передвинули свою церковь поближе к центру, так что она очутилась как раз напротив расширявшегося винокуренного завода.

Таким образом, по мере того как десятилетие сменялось десятилетием, обе церкви передвигались все дальше Ц дальше, пока не наступил момент, когда трамвайная компания приобрела за баснословную цену последнее здание церкви св. Асафа, которая с триумфом водрузила свой шпиль на самой Плутория-авеню. Но церковь св. Осафа не отставала. С каждой переменой своего места она придвигалась все ближе и ближе к церкви св. Асафа. Ее старшины тоже были ловкими дельцами. При каждом передвижении своей церкви они старательно обдумывали характер архитектуры здания. В фабричном районе они воздвигали его в виде длинного корпуса с шестнадцатью окнами на каждой стороне, и в результате церковь — с громадной прибылью для паствы — была обращена в велосипедную фабрику. На главной улице она занимала длинное и глубокое здание; его купила кинокомпания под кинематограф, причем ей пришлось переделать только церковные скамейки. Последним этапом было образование синдиката из членов самой

конгрегации; этот синдикат купил участок земли на Плутория-авеню и сдал его самому себе в аренду под постройку церкви, выговорив в свою пользу самые выгодные для себя условия.

По мере того как передвигались церкви, их прихожане, или, во всяком случае, лучшая их часть, то есть те, которые богатели одновременно с ростом города, тоже продвигались ближе к центру, и вот уже лет семь или восемь, как обе церкви и обе конгрегации устроились на Плутория-авеню, напротив университета.

Но здесь пути обеих церквей резко разошлись. Церковь св. Асафа имела блестящий успех, а церковь св. Осафа терпела поражение за поражением. Этого не могли отрицать даже ее попечители. В то время как церковь св. Асафа не только выплачивала проценты своим кредиторам, но и извлекала еще значительную прибыль из всех своих предприятий, церковь св. Осафа решительными шагами приближалась к полному разорению.

Относительно причины этого факта не существовало, конечно, никакого сомнения. Все ее знали.

Причина заключалась в людях. Стоило только сравнить руководителей обеих церквей, чтобы понять, почему одна преуспевала, а другая клонилась к упадку.

Достопочтенный настоятель церкви св. Асафа Фарфорзс Ферлонг вкладывал в приходскую работу всю свою энергию. Тонкости теологических споров он предоставлял своим собратьям, обладавшим по сравнению с ним менее активным умом. Его вера проявлялась скорее в делах, чем в словах, и за что бы он ни принимался, он никогда не щадил своих сил. Завтракал ли он в Мавзолей-клубе с кем-либо из церковных старост, играл ли на флейте (а он играл на ней с таким совершенством, на какое способен только пресвитер епископальной церкви) под аккомпанемент арфы, на которой играла самая красивая барышня из его хора, танцевал ли новое епископальное танго с юной дочерью одного из старейших прихожан, — он отдавал все свои силы тому, чем занимался в данную минуту. Он умел пить чай с большим изяществом и играть в теннис с большей ловкостью, чем кто-либо из духовных лиц по эту сторону Атлантического океана. Он приводил в восторг всех прихожан своей внешностью, когда в длинном белом священническом одеянии стоял возле купели из белого мрамора и держал в руках младенца в белых ризках, оцениваемого в полмиллиона долларов. Он умел при этом сохранять такой младенчески-невинный вид, что из груди приходских матрон, обремененных незамужними дочерьми, невольно вырывался крик отчаяния: «Какая жалость, что у него нет своих детей!»

Так же обстояло дело и с теологией. Никто не умел произносить более коротких проповедей или более приятно излагать книгу Бытия, чем настоятель церкви св. Асафа. Если ему приходилось говорить о боге, то он называл его Иеговой, чтобы как можно меньше задевать самолюбие прихожан. Точно так же, говоря о духе зла, мистер Ферлонг называл его не сатаной, но Su или Swa, что лишало дьявола присущего ему жала, и т. д. Короче говоря, во всей теологической системе мистера Ферлонга не было ничего такого, что могло бы причинить какую-либо неприятность членам его прихода.

Полной противоположностью мистеру Фарфорзеу Ферлонгу был настоятель церкви св. Осафа, достопочтенный доктор богословия Тийг, который в то же время был и заслуженным профессором философии Плутория-университета. Один был молод, другой — стар; один умел танцевать, другой — нет; один участвовал в церковных пикниках и чаепитиях на лоне природы с группами своих учениц, в розовых и голубых шарфах; другой бродил среди деревьев университетского campus'a, моргая глазами, не видя ничего вокруг себя, погруженный в свою идею, с которой носился уже сорок лет, и озабоченный тем, чтобы примирить философию Гегеля с учением св. Павла. Мистер Ферлонг шел нога в ногу со своим веком, а доктор Тийг преспокойно пятился назад и отстал от него на целое, столетие.