Охотничий Дом - [61]

– Спасибо. Я посижу тут одна, если ты не возражаешь.

– Конечно… – Он не сдвинулся с места.

– Иди!

– Иду. – Он по-отечески погрозил пальцем: – Но я скоро вернусь, если ты не появишься.

– Хорошо. – И вдруг вспомнила: – Спасибо тебе, Бо.

– Не стоит, лапуля. Сколько раз кто-то помогал мне вот так – я по гроб жизни обязан.

– Но, Бо, – вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язык, – я же не наркоша. Просто перебрала шампанского.

Ой. Я не собиралась этого говорить.

Что-то изменилось в его лице, оно сделалось жестче. Я никогда не видела у Бо иного выражения, кроме беспечной веселости. И всегда считала, что под маской добродушия наверняка скрывается кто-то более сложный, более темный. И, если вспомнить рассказы Ника, способный на отчаянное безрассудство. И вот сейчас на долю секунды маска соскользнула. В голове у меня резко прояснилось.

– Прости, Бо. Я не это имела в виду… не знаю, что на меня нашло. Я слишком напилась. Пожалуйста… – Я протянула ему руку.

– Ничего страшного, – ответил он своим обычным беспечным тоном.

Но протянутую руку не взял.

* * *

Я подождала, пока он уйдет, потом выключила свет, ноги у меня подгибались, как у складного стула, и я села прямо на пол. Посижу тут немножко, пока не протрезвею… Что ж со мной такое? Как я могла сказать такое Бо в тот момент, когда он пытался помочь мне?

Помню, Кейти как-то раз назвала меня «бесцеремонной».

– Можешь ляпнуть просто так, не думая, – сказала она. – Но дело в том, что тот, кто тебя не знает, сочтет, что это намеренно.

Вот она меня знает. Только вряд ли понимает, как я потом мучаюсь после этих своих бесцеремонностей. В Оксфорде я после каждой бурной вечеринки лежала утром в постели и мучительно пыталась припомнить, как я себя вела, что говорила и делала.

– В тебя влюбляются все подряд, – сказала однажды Самира. – Просто устоять не могут.

Но я часто задавалась вопросом, действительно ли я им нравлюсь?

Закрою-ка я глаза, только на минуточку…

* * *

Меня разбудил голос, низкий, нетерпеливый.

– Миранда?

Мужской голос, почти хриплый шепот человека, который не хочет, чтобы его услышали. Кто это?

– Джулиен? – Я прищурилась, пытаясь разглядеть лицо.

Темнота сбивала с толку. Где-то вдалеке звучали голоса… другие. Или только кажется. Голова плыла.

Он приблизился, и тут я поняла, кто это. Никогда не видела его таким. Странное, почти угрожающее выражение на лице.

Даг

Он сидел в кресле у себя в коттедже. Время от времени подливал в стакан виски. У него имелась цель – напиться до потери сознания, перестать чувствовать боль, но разум сопротивлялся.

Канун Нового года. Еще один год промелькнул. Говорят, время – лучший лекарь, но ему не становится легче. То, что было полгода назад, он не помнит, все в тумане – дни бегут, наталкиваясь один на другой, и мало что отличает их, кроме смены сезонов. Но тот день – а уже три года прошло – он помнит так отчетливо, словно все случилось вчера или час назад.

Внезапно за окном грохнуло. Тело напряглось, точно от удара, он едва не бросился ничком на пол, сердце билось так, что вот-вот пробьет дыру в груди. Потом до него дошло. Фейерверк. Как же он ненавидит эти сраные фейерверки. После всех этих лет они действуют на него все так же.

* * *

День, когда жизнь меняется навсегда. Кто-нибудь замечал его приближение? Он точно нет. Несколько недель прошло без происшествий. Сплошная рутина, казалось, все вернулось в норму, насколько это вообще возможно в Гильменде[19]. Парни расслабились, появилась легкая небрежность. Невозможно без этого, даже если вас учили сохранять бдительность всегда. Но когда ты четыре дня подряд тратишь больше сил, чем отпущено человеческому телу, поневоле расслабляешься, стоит опасности отступить.

Это был обычный обход. Просто проверка, все ли в порядке. Уличный патруль, он прикрывал их сверху. Он был снайпером, они дежурили на крышах, и в ту ночь был его черед.

Солдаты находились прямо под ним, их бронетранспортер стоял за углом. Наблюдатель с соседней крыши крикнул ему. И тут он увидел. Ребенок, маленький мальчик, бежал с другого конца улицы. Все застыло, кроме бегущей фигурки. Даг разглядел, что мальчик одет как-то странно, пиджак слишком велик для него. И ребенок бежал прямо к солдатам. Лет пяти, не больше. Совсем еще кроха. Бомба, подумал Даг. Он знал, что должен делать. Поймал мальчика в видоискатель. Прицелился. Палец на спусковом крючке. Он был готов. Но ему хотелось разглядеть получше. Он не видел никаких признаков бомбы, проводов, просто взрослый пиджак на маленьком мальчике.

У него было секунд десять. Потом девять, потом пять, потом три. Наблюдатель орал, но он был словно под водой, мозг, тело – все заторможено. Он не мог заставить себя выстрелить.

А потом все взорвалось. Солдаты. Машины. Половина улицы. В ту самую секунду, когда он все же нажал на спусковой крючок.

Психотерапевт, которого он посещал, сказал, что его поведение совершенно понятно, что ситуация была абсолютно безвыходной. Но это не помогло объяснить – себе и близким погибших солдат, которые преследовали его по ночам. Поэтому он и не спит. Чем дольше бодрствуешь, тем дольше не видишь их лиц и не нужно отвечать на их молчаливый вопрос. Хотя позже они стали являться, даже когда он бодрствовал. Он видел, как они приближаются. Такие реальные, что он готов был поклясться, что может коснуться их.