Охотничий азарт вместо богословия - [3]

Только неумно- и неуемно-предвзятым отношением ко мне я могу объяснить первый из выпадов священника Петра. “О. Андрей обходит стороной те места статьи Белякова, которые явно изобличают его нечестие и на которые ему ответить нечего. К примеру, он “не замечает” в статье Белякова его же (Кураева) собственные слова: “И в полемике с оккультистами Церковь уясняет свою веру, уясняет служение и учение Христа”…” Прерву пока цитату из текста моего нового оппонента. Неужто всерьез он утверждает, что я не заметил моих же собственных слов? Реагировать я должен на свои слова или на слова моих критиков? Или я должен сам с собой вести полемику? Но я не шизофреник и не унтер-офицерская вдова…

Кроме того, о. Петр очень далеко уходит от правды, заверяя читателей “РВ”, будто я не отреагировал на выпад Белякова по поводу той моей фразы.

Но продолжу филиппику священника Петра: “Как это? Наша Православная Церковь до сих пор “не уяснила” своего же православного учения, “учения Христа”, чтобы ей было необходимо уяснить его сейчас через полемику с оккультистами? Но эту хулу на Духа Святого о. диакон не замечает”.

Не знаю, где о. Петр, именующий мысли Канта и Честертона “пустейшими”10, а слово “профессор” употребляющий в качестве уничижительной клички11, получал богословское образование. Но в любой семинарии рассказывают, что в Чуде Пятидесятницы апостолы получили полноту жизни в Духе Святом. А вот разные грани этого опыта постепенно осмыслялись церковным разумом. По мере того как возникали недоумения и дискуссии по поводу тех или иных сторон христианской веры и жизни, находились новые слова и аргументы. Так, лишь во втором веке появляется неизвестный апостолам термин “Троица”, и лишь в четвертом веке приемлется Церковью ключевое для нашего богословия слово “единосущный”.

Когда возникает поспешное, упрощенное, одностороннее решение какой-либо богословской проблемы, тогда церковный разум внимательнее всматривается в то, что в церковном предании (предании духовного опыта) находилось и прежде, но, будучи частью церковной жизни, не становилось предметом церковного обсуждения и рационализации. Так, например, священные изображения встречаются у христиан уже в конце I века. Но богословские аргументы в защиту иконописания и иконопочитания появляются лишь многие столетия спустя — в эпоху иконоборчества. И только тогда становится ясно, что иконопочитание — необходимая часть христианской веры (до той поры в христианской письменности не было аргументов в защиту икон, напротив, у некоторых святых, например, у святителя Епифания Кипрского (см. также 36 правило Эльвирского собора 300-го года) есть запреты на почитание изображений). Потому и сказал протоиерей Георгий Флоровский: “Сейчас Церковь знает Христа не больше, чем она знала Его во времена апостолов. Но она свидетельствует о большем”12.

Да, почти всегда именно полемика с ересями понуждает Церковь обращаться к богословским изысканиям — ради защиты той стороны Предания, которая оказалось под угрозой. Если бы нужда богословствовать не навязывалась Церкви извне, то пытливость богословского поиска была бы профанным любопытством, бесцельно исследующим непостижимую Святыню. В разные времена разные возникают угрозы — соответственно разные сферы церковной жизни оказываются в фокусе церковного разума и решения обретают более точные формулировки.

Кроме того: то, что бывает уже ясно одним членам Церкви, бывает еще неясно другим. И ради исцеления “немощных в вере” надо изучить их немощи и предрассудки. К тому же история Церкви знает примеры, когда нечто, уже уясненное одними поколениями, забывалось поколениями последующими (вспомним пленение латинской схоластикой наших духовных школ в XVIII–XIX веках). Так что если бы я даже сказал, что современным людям сопоставление Православия и оккультизма поможет лучше понять некоторые грани церковного предания, — то в этом не было бы ошибки.

Имеет ли с точки зрения священника Петра право на существование фраза: “В полемике с иконоборцами Церковь уяснила значение иконопочитания”? А ведь это суждение является общепринятым в церковной литературе. Вот точно также и я говорю: в полемике с гностиками (и иудеями) древняя Церковь творила свои первые книги, сформулировала канон священных книг, построила первые опыты христианской догматики…

Стоит также заметить, что та моя фраза, которая возмутила моих критиков, вообще говорит не о сегодняшнем дне, но о Церкви первых христианских поколений. Прочитайте еще раз тот фрагмент из “Сатанизма для интеллигенции”, что приведен выше, и посмотрите в самой книге, какая фраза идет следующей! А именно: “Гностицизм был побежден и исчез с поверхности исторической жизни”. Речь идет как раз о первых шагах христианской Церкви в мире, в котором она была сразу облеплена гностическими сектами, паразитирующими на ее святынях. Так что священник Петр напрасно приведенную им мою фразу о древнейшей поре в жизни Церкви проецирует в современность (“Как это? Наша Православная Церковь до сих пор “не уяснила” своего же православного учения, “учения Христа”, чтобы ей было необходимо уяснить его сейчас через полемику с оккультистами? Но эту хулу на Духа Святого о. диакон не замечает”).