Охотничьи были - [19]

— Не мерный.

Лукаша опять уставился на Федьку с открытым ртом и после продолжительной паузы, уже более мирным тоном, начал толковать Федьке, что самый вкусный ленок как раз и есть маленький и что из-за его, Федькиной, беспутной головы они лишились редкостной ухи.

— Харюзы есть, из них уха не хуже наварится, — буркнул Федька и укоризненно добавил: — Руки-то у вашего брата загребущие, глаза завидущие, не думаете того, что и после вас люди на свете жить останутся и жрать им тоже захочется…

— Ты… это… не больно! — Но чего «не больно», Лукаша так и не нашелся сказать. Он был и удивлен, и обрадован Федькиной дерзостью: «Обламывается парень, самостоятельней делается. Характер прорезается, как первые зубы у ребенка. Хорошо!» Правда, Лукаше не понравилось Федькино отношение к добыче. Лично он, Лукаша, никогда ничем не разбрасывался. Разве только червонцами после удачной охоты. Ну, так ведь это под пьяную руку.

Да, вот оно, время, вот она тайга-матушка как обтесывает человека. Многому научился Федька, перенял с трудом и слезами, но появился ли в нем тот таежный нюх, без которого нет настоящего охотника? Видно еще не появился. Занемог вот Лукаша, и они плывут без добычи. А бывало ли такое, чтобы старый охотник не сдал на базу ОРСа сплавконторы столько мяса, сколько требовалось сплавщикам! К пятнадцати годам Лукаша уже имел на своем счету двух убитых медведей, лося и четырех маралов. А Федька что? Спит себе у костра, посапывает. Ему наплевать, что его собственный дядя впервые в жизни будет моргать глазами перед начальником ОРСа, и тот ему, может быть, предложит переходить на пенсию. Досадно стало Лукаше от этих мыслей.

— Эй, Федька! — крикнул он раздраженно, но племянник и ухом не повел. Тогда Лукаша сдернул с Федьки полушубок и потряс его за плечо: — Да повернись же ты, варначище, на другой бок. Эк ведь храпишь, прямо хоть уши глиной замазывай!

Федька вскочил и, утирая ладонью губы, сонно забормотал:

— Что?.. Что?.. Плыть пора, дядя Лукаша?

Лукаше стало неловко — зря потревожил парня, но он все же пробубнил:

— Чаю надо прежде напиться, а после уж про отплытие думать. Да чай-то не к спеху, успеем налить брюхо. Поспи еще.

— Не-е, раз уж проснулся, сбегаю.

Федька схватил чайник и поспешил к реке. Было слышно, как булькала вода, наполняя чайник; бренчала крышка. Затем все стихло, и через минуту из тьмы появилась зябко вздрагивающая фигура подростка.

— Кипяти, дядя Лукаша, — сказал Федька, — а я смородинника наломаю.

— В потемках-то где ты его сыщешь? — буркнул Лукаша. — Вечор надо было думать. Сейчас вот по мокрой траве полезешь. — И неожиданно сердито спросил: — Ты проснулся али все еще дрыхнешь? Ты какую дрянь в чайник начерпал?

— Воду… в реке…

— Воду… в реке… — передразнил Лукаша. — Я и без тебя знаю, что в реке не самогонку черпают. А с чем воду-то принес, глядел? — И подцепил рукой из чайника кусочки лопухов и травы. — Это для навару? — Но тут же встрепенулся, пододвинулся к костру и, разглядывая траву, торопливо заговорил: — Погоди, погоди, Федька! А ну, поди сюда! Гляди, чего у меня на ладони?

— Ну, водоросли, экая беда, не заметил, темно. Давай схожу, сменю воду — не тяжело.

— И-м-их, балбес! — почти простонал Лукаша. — Водоросля! Да какая водоросля-то! Откуда она взялась? Почему в чайник попала? Подумал ты об этом? Объедки ведь это? На вот, гляди! — Лукаша поднес к самым глазам Федьки свою жилистую испещренную шрамами, руку.

На мокрой ладони лежали обрывки водорослей.

— Шевели мозгами! — приказал старик. — Приплыли объедки из Куляпинской протоки. На этой стороне, вверху, кроме нее, поблизости заросших мест нету. Объедки еще не осклизли, видишь, свежие на концах. Значит, сохатый кормился в протоке. Уразумел?!

— Понял, дядя Лукаша. А… а, может, он уже ушел?

— Не должон. Сейчас самое время для кормежки. Ты поменьше гадай. Бери ружье и крой! Эх, ноженьки мои, худо бегать стали. Я бы завалил его. Глаз-то у меня еще востёр… Да подползай тише, понял? Ну, чего рот открыл, беги, говорят. Ждать он тебя будет, что ли?

Когда фигура Федьки растаяла в предрассветной мгле, Лукаша начал собираться, тихо приговаривая:

— Ежели бог даст удачу, не стыдно будет сплавщикам на глаза показаться. А то разрешение на отстрел лося выпросил — и явлюсь с голыми руками. Позор! Ну, поглядим, куда ты годишься, охотник! — добавил он, думая о Федьке, и, положив в костер большую корягу, пошел в ту сторону, куда и племянник.

Федька сперва бежал по подмытому берегу, но, приблизившись к Куляпинской протоке, тихо свернул в кусты. Сотни холодных, невидимых брызг сыпались на него с веток. Он прошел всего несколько шагов, а уже промок до ниточки. Половина неба посветлела. На востоке заалела робкая полоска зари, но в кустах было еще темно.

Федька старался идти тихо, осторожно, однако под ногами нет-нет да и потрескивали сучья, и парень в душе радовался тому, что поблизости нет Лукаши. Он вылез из кустов — остановился. Совсем недалеко, должно быть, в протоке, что-то шлепнуло, булькала вода, слышалось сдавленное храпенье и глухое мычанье.

Федька унял сильно бьющееся сердце. Самообладание, всегда нужное охотнику, пришло к нему быстро. А ведь бывало так, что при виде рябчика или утки Федька дрожал от азарта и часто стрелял мимо.