Охота за призраком - [92]

— Сколько дней его уже нет? — Тарас не любил вопросов, ему нравилось самому их задавать, профессия — не попрёшь.

— Третья неделя пошла.

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— Не знаю… Не склонен гадать… Не думал…

— Как так? Ваш сын пропал, а вы?

— Нет. Я, конечно, имел предположения. Поделился ими с Иваном Максимовичем…

Дверь затворилась. Видимо, самопроизвольно, тут же ослаб ветерок. Тарас встрепенулся.

— Я с вашего разрешения? — он встал и направился к двери.

— Да, да. Вы пройдите в комнату Антона. Там окно. Откройте его и закрепите как следует. А то так и будет болтаться… — Шальнов-старший попытался приподняться с дивана, но махнул рукой.

Он оживал на глазах. Свежий воздух, свет, а может быть, и гость с некоторых пор стали действовать на него явно благотворно.

Комната сына разительно отличалась от отцовской. Мебели здесь почти не было, возможно, поэтому она казалась просторной и привлекательной. Койка, столик, над ним маленькая фотография в деревянной самодельной рамке. Со снимка смотрела смеющаяся девочка-девушка. Тарас нагнулся, вгляделся. Нет, это была взрослая женщина, но очень красивая и до детскости молодая. Это и есть «изменщица», понял Тарас. Он открыл и укрепил захлопнувшееся от ветра окно и заторопился назад, но замер. Вещь, явно выпадающая из ансамбля предметов, составляющих эту комнату, заставила его остановиться. В углу прислонённый к стене стоял на длинных ножках видавший виды мольберт. На полу рядом лежала пустая бутылка из-под красного вина. Вино давно вытекло, если запах и был когда-то, то улетучился, пролитое темнело пятнами. Тарас развернул подрамник к себе. Мрачная акварель предстала ему.

Это был берег реки. Чёрный холм возвышался, притягивая глаз. Внизу тёмная стремительная вода. Вверху предгрозовое чёрно-синее небо без единого просвета. Несколько белых тонких берёзок, покосившихся от ветра, совсем с краю, и пеньки спиленных деревьев.

Ни кисти, ни красок, ни других принадлежностей автора-живописца. Мольберт и мрачная акварель чужими были в этой светлой, пронизанной солнцем, комнате…

— Я предполагаю, сын уехал к матери, — встретил возвратившегося Казачка хозяин. — Антон давно интересовался, где она, как? Но я не спешил рассказывать. Не хотел бередить ему душу. Он матери почти не видел… Не знает…

— Сессию завалит, — констатировал Казачок. — Вот молодость, что творит… Не вовремя.

Он присел за стол, огляделся. Порядка в комнате, конечно, не было. Но и скандального безобразия тоже не наблюдалось. Гнетущую обстановку создавали темнота и поведение хозяина на первых порах. Сейчас, при свете, всё переменилось. Квадратный стол действительно был завален, но это были солидные фолианты, рукописи, стопки бумаг, блокноты, толстенные книги в кожаных переплётах. В шкафах алели красные корочки сочинений Владимира Ильича Ленина с золотыми буквами на переплётах, чёрным цветом мерцали тома Карла Маркса, синел Энгельс. Тарас привстал, ему показалось, что он ошибся. В одном из шкафов на книжной полке он различил с десяток сочинений Иосифа Сталина.

— Да, ругайте старика, — торжественно выпрямился на диване Шальнов. — Оставил. Не сжёг. Более того, иногда открываю.

Казачку хорошо были известно: все сочинения и политические труды бывшего Генерального секретаря Коммунистической партии, маршала и диктатора Иосифа Сталина-Джугашвили после хрущёвских съездов партии запретили, изъяли и приказали уничтожить. У Шальнова они хранились без утайки, на видном месте. Но, по правде сказать, Тарас не был уверен, не завалялось ли несколько таких книжек и у него в шкафах. Увиденное он оставил без комментариев, лишь пометил себе — надо найти время, перебрать свою домашнюю библиотеку.

— Не послушался я Никиту Сергеевича, — приняв молчание Казачка за одобрение, продолжил Шальнов. — Не согласен, что всё так плохо было. Но то всё — вот здесь!

Шальнов ударил себя в грудь.

— Перед студентами я этого говорить не имею права. Только в рамках программы. Устав партии знаю и чту.

Шальнов куда-то заглянул, то ли под диван, то ли в свой рабочий стол. В руке у него появился бронзовый бюст усатого вождя.

— И это тоже сохранил! Мы вместе с ним воевали и фашистскую гадину уничтожили! Куда от этого денешься? Его заслуга. Под Москвой враг стоял. За горло взял. Если бы не он… А тут, на тебе, взять и забыть? Мы с ним умрём! Для моего поколения он — идол!

«Что это старичок захорохорился?» — подумал Казачок. Похоже было, что Шальнов ему исповедовался. Тарас наблюдал с интересом и тревогой — не свихнулся ли родитель в отчаянии от побега сына.

Между тем Шальнов успокоился, аккуратно засунул бронзовый бюст туда, откуда тот появился, тяжело опустился на диван.

— Вы жене писали о сыне? — поинтересовался Тарас.

— Писал. Телеграмму дал.

— И что?

— Пока ничего.

Шальнов внимательно уставился на Тараса, тому даже неприятно стало от его тяжёлого сверлящего взгляда.

— Вот, в милицию хочу заявить об исчезновении сына, — не то спрашивая, не то утверждая, сказал он. — Всё-таки времени много уже прошло?

— Можно и заявить, — поддержал Казачок. — Сколько поездом до Иркутска?

— Вам и это известно?