Охота за мыслью (заметки психиатра) - [13]

Гофман выделил из гриба активное химическое начало и дал ему название «псилоцибин» (от официального латинского наименования гриба «псилоцибес»).

Анализируя химический состав вещества, он натолкнулся на факт исключительного значения. Оказалось, что псилоцибин по своему строению родствен химическому топливу наших нейронов! Структурную основу его составляет индол — органическое вещество, служащее скелетом для многих биологически важных соединений и в особенности для тех, которые используют нервные клетки.

Это родство наводит на мысль о подмене! Не входит ли псилоцибин в мозговые клетки, как чужой ключ в замок? Не происходит ли химической мимикрии?

Псилоцибин, мескалин и другие вещества, вызывающие искусственные психозы, так и были названы «психотомиметиками» («мимео» — по-гречески «подделываюсь», «притворяюсь», «изображаю»). Их называют и галлюциногенами. Почти все они имеют в своей химической основе индол. Подделываясь под естественное нейронное топливо, психотомиметики, видимо, предательски проникают в интимные обменные механизмы нервных клеток. Их действие можно сравнить с действием антибиотиков на бактерии. Антибиотики очень похожи по строению на вещества, используемые бактериями, и поэтому обменные системы бактерий охотно захватывают их, не замечая подвоха. Они отличаются от нормальных веществ лишь чуть-чуть, но это «чуть-чуть» вызывает блокаду обмена и гибель бактерии. А психотомиметики?

Их «чуть-чуть» приводит к дезорганизации работы нейронов и межнейронных контактов.

Джинн отправляется в путь

«Я слышу то, что обоняю. Я мыслю то, что вижу. Я взбираюсь по музыкальным аккордам. Я впитываю орнамент…»

«…Я понял истинное значение любви. Некоторые называют это богом, и мне это нравится… Бог есть любовь, и поэтому любовь есть бог…»; «я не могу объяснить словами, что со мной происходило, как я не могу разъяснить звучание высокого „до“ человеку, глухому от рождения».

«Представ перед троном, выглядевшим как в судный день… я впал в паническое состояние. Внезапно я почувствовал, что меня заводит слишком далеко, хотя и в область большой красоты и более глубокого значения».

«Я распадаюсь по швам. Я раскрываюсь, как красивый желтый-желтый апельсин! Какая радость! Я никогда не испытывал подобного экстаза! Наконец я вышел из своей желтой-желтой корки апельсина. Я свободен! Я свободен!»

«Все разваливается на куски. Я разваливаюсь. Сейчас случится что-то ужасное. Черное… Черное… Моя голова разваливается на куски. Это ад. Я в аду. Возьмите меня отсюда! Возьмите!»

Это записи впечатлений нескольких здоровых людей, познакомившихся с синтетическим королем современных психотомиметиков — ЛСД (диэтиламид лизергиновой кислоты).

Все то же химическое семейство индолов. И однако, «ЛСД так же относится… к другим древним и современным веществам, влияющим на мозг… как атомная бомба… к древнему тарану… Он выглядит по сравнению с ними как пик Гималаев на фоне песчаного холма».

ЛСД открыл тот же Гофман. Выскочив из пробирки, джинн, как водится, в первую очередь напал на своего освободителя. В течение нескольких часов он убедительно демонстрировал Гофману его собственный труп из пространства, где в это время витал другой Гофман, живой, а затем удалился, оставив после себя ненадолго лишь видимые звуки, и отправился путешествовать.

Один из заходов

Английский психолог Гарри Ашер был одним из тех, кого побудило принять ЛСД здоровое любопытство к нездоровым явлениям психики.

«Я уселся в кресло, и мне дали мензурку с жидкостью, в которой была одна тридцатимиллионная грамма ЛСД. Спустя полчаса препарат должен был начать действовать.

Прошло 30 минут, и врач спросил меня, чувствую ли я что-нибудь.

— К сожалению, ничего, — отвечал я. — Ужасно меня тошнит, но это, видимо, ничего не значит.

Кстати, именно тошнота — первое проявление действия ЛСД.

— Может быть, мы отправимся погулять по парку, — предложил я через несколько минут. — Времени у нас много, и делать нечего.

Лишь потом, когда я стал анализировать свои ощущения, я сообразил, что не выношу прогулок, и в самом предложении прогуляться уже сказалось действие препарата.

Шли минуты.

— Нет ли у вас каких-нибудь необычных зрительных ощущений? — спросили меня.

Я выглянул в окно.

— Ничего особенного. Правда, вон у той фабричной трубы посредине что-то вроде солнечного зайчика, словно я смотрю на нее сквозь призму, но это неважно, — отвечал я.

Сейчас я чувствовал себя превосходно, был полон энергии, находился в состоянии подъема, хотелось смеяться, и я смеялся так неудержимо, что у меня начали болеть мышцы шеи и груди.

Потом появились нелады со зрением, особенно в том, что касалось глубины пространства. Весьма позабавил меня вид одного из ассистентов, который носил очки. Они казались мне далеко выдвинутыми вперед, а лицо отодвинутым назад.

— Вы понятия не имеете, как вы смешно выглядите, — сообщил я ему, лопаясь от смеха.

Неожиданно хорошее настроение у меня исчезло. Тошнота усилилась, зрительные нарушения стали мучительными. Я был болен.

Мне казалось, что ноги мои очень маленькие и находятся страшно далеко, словно бы я смотрел на них в перевернутый бинокль. Но тут же они оказывались где-то под самой шеей и выглядели огромными. Ходьба в таких условиях была трудным искусством, к тому же у меня были трудности с сохранением равновесия, поскольку изменения в размерах ног и их расстояний от меня происходили все быстрее и быстрее.