Охота - [46]

– У нас говорили… – Оса высунула язык, провела рукой по голове, вытянув вверх указательный палец, – «Коза и у черта на побегушках».

– А почему знаками? – спросила Мишка.

– Не знаю точно. – Оса вытащила из-под одинокого матраса, который, видимо, служил ей кроватью, ноутбук. – Пока ты маленькая, креститься нельзя. Только половину креста делать.

Она показала Мишке правую ладонь с вытянутыми указательным и большим пальцами.

– И дети видят, что взрослые крестятся, и придумывают свои знаки, – сказала она. Из-под того же матраса появился серебряный роутер. – На службе говорить нельзя. На уроках говорить нельзя. И бывают еще тихие дни, когда все дают обет молчания. Это как пост. Поэтому знаки.

– А почему ты считаешь, что я коза и у черта на побегушках? – спросила Мишка.

– Ну как-то… – Оса дождалась, пока компьютер загрузится, открыла «Лабиринт». – Не думала, что ты можешь с кем-то нормально взаимодействовать. Типа общая зубная щетка, общий вибратор, совместные завтраки.

– Зубные щетки у нас раздельные, – сказала Мишка. – Вибраторы тоже… В смысле у Веры есть вибратор, но я им не пользуюсь.

– Я образно. – Оса поманила Мишку пальцем. – Иди сюда, давай я тебе про всех дилеров расскажу.

Уже когда он подходил к машине, телефон завибрировал новым сообщением. Богдан чуть не чертыхнулся, посмотрел на экран. Отец написал, что нужно поехать в больницу и задушить свидетельницу.

Когда они были маленькие и жили все вместе, у них была такая игра – духота. Это когда кому-то зажимают лицо подушкой и ждут, когда у него грудь начнет рвать от нехватки воздуха. Богдан однажды так долго душил сестру, что та потеряла сознание, и потом Богдану пришлось сидеть в колодце. Сейчас он вспоминал об этом с ужасом – душить человека в мире было страшно.

– Ну что? – спросил брат. – Они там остались?

– Остались, – сказал Богдан. – Нам нужно обратно к больнице.

– Зачем? – Брат насупился. Они еще по дороге сюда обсуждали, скажет отец убить свидетельницу или нет, и ему по лицу Богдана было ясно, что отец все-таки это сделал.

– Задушить бесоватую надо, – сказал Богдан. – Но мне страшно. Я никогда никого насмерть не душил.

Брат покачал головой.

– Я тоже, – сказал он. – Хочешь, я схожу?

Тут уже покачал головой Богдан.

– Отец сказал мне. – Богдан достал телефон, перечитал сообщение. – Только он не сказал как. Может, я ей могу просто Двоицы сыпануть в стакан? Растворю пять таблеток, волью в рот. Вряд ли ее откачают.

– Не знаю. – Брат поежился. – Ты как к ней вообще пройдешь?

– А так же. – Богдан указал на заднее сиденье, где лежали халат и маска. – Полицейскому скажу, что нужно проверить сахар в крови или что-то такое.

– Там еще полицейский? – Брат убрал одну руку с руля, перекрестился. – А если он зайдет с тобой?

– Так если я ей растворю таблетки, – сказал Богдан, – что он заметит? Подумает, что я ей лекарство какое-то даю.

– Ты в лекарствах не разбираешься, – сказал брат.

– Как будто полицейский разбирается. – Богдан снова взял телефон. – Сейчас загуглю, какие бывают обезболивающие, выберу самое непонятное. Вот это и скажу.

Он походил по ссылкам, потом спросил:

– Ты про трамадол слышал?

– Нет. – Брат покрепче взялся за руль. – Это что?

– Психотропный опиоидный анальгетик, – прочитал Богдан. – Полицейский, я думаю, тоже не слышал. Это же не какой-то следователь, обычный охранник в погонах.

– Давай я с тобой схожу, – сказал брат.

– Помолись за меня, – сказал Богдан. – И мне нужно, чтобы ты сидел за рулем, и, когда я выйду, мы сразу уехали.

– Хорошо, – кивнул брат. – Хорошо. Какую молитву читать? За упокой?

– Сплюнь, – сказал Богдан.

Сима молилась долго, иногда вдруг замечая, что на несколько секунд провалилась в сон. Но молитва не замолкала даже во сне:

…За каждого из своих детей благодарю Тебя, Господи, мой спаситель и утешитель. За Варлаама, Царствие ему Небесное, раба Твоего, изошедшего в мир, чтобы обеспечить нашу Обитель, за Дмитрия, раба Твоего, изошедшего в мир, чтобы нашу Обитель защитить, за Адриана-оа отступника, раба Твоего, которого Ты и отец очистят колодцем и вернут ко мне, за Злату, рабу Твою глупую, слепую, которую вы с отцом на путь наставите…

Потом она перечисляла внуков и внучек. Они все были еще довольно маленькие, и если из старших только Дмитрий шел по пути не сворачивая, то про младших Сима всегда верила, что они все вырастут защитниками Обители, настоящими братьями и сестрами во Христе. Она дошла в своей молитве до Авксентия, но не запнулась:

…Прости, Господи, раба Твоего, сына моего, Авксентия, который по малости лет и неразумению свернул с пути. Прими его в Царствие Вечное, за его короткую земную жизнь и чистую душу, молю Тебя…

Тут в дверь постучали, и Сима широко открыла глаза. Она совсем забылась и перестала прислушиваться к звукам в коридоре. Наверняка это пришел отец рассказать о том, как прошло наказание девочки.

– Можно, – сказала Сима и сама удивилась тому, как высохли губы за время молитвы.

Дверь открылась, и в комнату заглянул один из мастеровых братьев.

– Баб, нам там совет нужен, – сказал он. – По пропорциям. Можно я схемку покажу?

Алексей сидел даже не на иголках, а на настоящих иглах. Его еще ни разу не ставили ни на одно задание в одиночестве. Вообще до этого расследования он думал, что начальство никогда его не заметит. Его к Сергею Георгиевичу приставили даже не для того, чтобы он следил за «московским» новичком, а чтобы этот самый новичок не забывал про начальство.