Охота на волков - [13]

Леонид поежился. Холодновато для долгих прогулок. Поправив на голове пушистого енота, глазами проследил за приближающимся троллейбусом. Время шло, а шапка не срабатывала.

Остановившись под табличкой с нумерацией городского транспорта, твердо решил: в троллейбус он ввалится крепко «поддатым», может быть, даже споет что-нибудь пассажирам. К примеру, тот заунывный мотивчик, что подбирал сегодня на гитаре. Хотя петь, честно говоря, не хотелось. Хотелось домой, на скрипучий диванчик. Мороз остудил голову, укротил разгулявшиеся нервишки. Он бы давно повернул в сторону дома, но было обидно за потраченное время, за роскошного енота, которого Леонид в общем-то не носил, храня именно для таких случаев…

Тяжело покачиваясь, подкатила махина троллейбуса. Шагнув на подножку, Леонид громко чертыхнулся, едва не упав, двумя руками обхватил поручень, кое-как втянул придуривающееся тело в салон. Роль пьяного он освоил уже давненько.

* * *

Рыбка все-таки клюнула. Он убедился в этом, выскользнув из транспорта на пятой или шестой остановке. Малец, продышавший в узорчатом окне крохотный глазок, удивленно проследил, как выскочивший из троллейбуса дядя спешно семенит прочь от дороги. За дядей крупно шагали двое.

Логинов не оглядывался. Он прекрасно слышал их, может быть, даже чувствовал. Игра в «пьяного» прекратилась. Зверь бежал на ловца, а ловец успел растерять весь свой охотничий пыл. И совершенно напрасно. В каком-то смысле пыл — почти то же самое, что вдохновение. Теперь же все обещало пойти наперекосяк. Очень уж юрко он слетел со ступенек, тем самым выдав свой страх. Двое, что пыхтели следом, конечно, подмечали подобные нюансы. Так собака безошибочно чувствует, когда ее боятся, и начинает лаять. Он подстегнул их в самый неподходящий момент, когда всерьез замыслил оборвать затянувшуюся роль живца.

— Эй, мужик, погоди-ка! Поговорить надо…

Колени дрогнули, Леонид чуть было не споткнулся. С чудовищной скоростью страх прорастал в нем, опутывая внутренности холодными корнями. «Это болезнь! Это хуже болезни!…» — Леонид шумно дышал. Он знал, что это преодолимо, но всякий раз трусливо тянул до последнего. Хуже всего, что он корил в такие минуты только себя. Он сам на ЭТО напрашивался. И снова — уже, бог знает, в который раз — в голове огненной росписью высветился вопрос: почему все так? Почему они могут, а он нет? Почему этот мерзкий, этот гнуснейший страх столь избирателен?

Справа потянулись ветхонькие бараки, слева открылся пустырь. Далее бежать не имело смысла. И ежу ясно, что догнать его попытаются именно здесь. Чаша весов заколыхалась в равновесии, — продолжать бегство, ожидая неизвестности, становилось страшнее предстоящих действий. Встав, как вкопанный, он резко обернулся.

— Чего надо! — голос его дрожал. Может быть, и не дрожал, но что-то трепещущее в нем несомненно сквозило. И эту особенность они тоже отметили. Леонид знал, что дальше отступать нельзя, и все же невольно попятился. Слишком уж решительно шагали парни.

— Поговорить, мужик! Всего пару слов…

Тот, что шел чуть впереди, пробормотал это себе под нос, словно ронял дежурную фразу. Видно, впрямь не терпелось. Некоторые перед тем, как бить, любят потрепаться с жертвой, большинство пускает в ход кулаки с первого мгновения. Слова в таком случае не требуются, действия красноречивее всяких фраз, а жертва начинает проявлять удивительную догадливость. Вечный секрет всех палачей. Не произнеся ни звука, мучитель добивается того, чего не в состоянии добиться самый искусный виртуоз слова. Страх и есть та самая магия, что создает вождей. Убивающий дегенерат-молчун самым парадоксальным образом способен превратиться в гения. За его немотой — боль сокрушаемых, а великая боль ищет великих причин. Воображение, ум помогают ей, — так возникает культ, так воздвигается пьедестал неадекватности творца и содеянного.

Леонид ждал удара, но подвела первоначальная скованность. В бой, даже самый пустяковый, тоже необходимо втянуться. Он лишь слегка откачнулся, позволив кулаку скользнуть по скуле, и тут же ответил. Уже не голым кулаком, а кастетом. Металл угодил по зубам, под рукой ощутимо хрустнуло. Испуганно вскрикнув, парень обхватил лицо. И тут Леонид разглядел нож. В руке второго. Удивительным было то, что нападающий носил очки. Злобное выражение лица совершенно не вязалось с диоптрическими лигзами. Но размышлять над странным несоответствием было некогда. С ножом в вытянутой руке очкастый летел сбоку. Без особой группировки Леонид ткнул его стопой в живот. Остановить — остановил, но с ног не сбил.

— Ну! Давай же, иди сюда! — угрожающе покачивая кастетом, Логинов шагнул вперед. В нем происходило что-то смутное и страшное — бурное коловращение и переворот, которого он столь долго ждал. Жгучий страх вытеснялся столь же жгучей ненавистью. Это тоже была борьба. Страх свирепо сопротивлялся, не желая сдавать фронта, цепляясь за каждую пядь его духа и плоти. Позиции переходили из рук в руки. В зависимости от происходящего побеждала та или иная сторона.

— Шхука! Гад! Жубы ражбил!… плюющийся в снег парень, кажется, вновь был готов к схватке.