Охота на Вепря - [33]

И показал ему Басманов верного служителя адского места – кряжистого палача в окровавленном фартуке. Тот делал свою работу. Ревели белугами двое мучеников на дыбе.

– Вот с ним будешь Шереметева терзать, – сказал Басманов. – Этот – лучший.

В пыточной приторно и мерзко пахло горелой кожей. Несколько ушатов с ледяной водой стояли тут же, и ковш, чтобы, когда занеможет от пытки несчастный, потеряет сознание от боли, охолодить и отрезвить его, привести в чувство для новых мучений.

– А можно мне, Алексей Данилович, избежать участи такой?

– Какой такой? – мрачно спросил Басманов.

– Палача! Ведь воин я! На поле брани привык – лицом к лицу! А не так!..

– Ах ты, щенок! – гневно вспыхнул Басманов. – И думать не смей! Я за тебя царю поручился. И сам царь тебе эту работу дал. Помни об этом, Антошка! Сказал царь: лютуй – исполняй! Иначе сам в миг на дыбе окажешься. Сейчас эти туши снимут, Матвей передохнет, – и за дело! И для меня когда-то это было в новинку! – усмехнулся он. – Попробовал, вкусил – и понравилось! Лютуй, Антошка.

Сказал и ушел. Двух мучеников сняли. Один уже помер к тому времени, другой сил лишился. Палач прихватил ведерко – пил он жадно, вода лилась по шее, бороде и груди, смывала с фартука кровь. Потом поставил ведерко и взглянул на Алексея.

– Ты кто таков будешь? – с колкой усмешкой спросил он. – Новый мой начальник, дознаватель, или тот, кого мне разговорить придется?

– Начальник я твой, – кивнул молодой воин. – Кураев я, Антон Дмитриевич, человек Алексея Даниловича Басманова.

– Все мы его люди. И холопы царские. Давай тогда знакомиться. Я – Матвей Кабанин, сын Дармидонта, – представился палач молодому воину и хитро прищурился: – Смотрю, бледен ты. Впервой, что ли, в таком месте?

– Я на войне был, – зло ответил Кураев. – Ляхов рубал. Десятками!

Палач снисходительно усмехнулся:

– Я не спрашиваю, молодец, где ты свою судьбу пытал. В пыточной ты впервой, говорю?

– В пыточной впервой.

– То-то и оно. Это тебе не с ляхами в чистом поле. Так что смотри и привыкай, – кивнул мясник. – Как говорит благодетель наш Алексей Данилович Басманов, скоро в нас, палачах, большая нужна будет! Когда царь-батюшка выметать сор из избы-то станет! А время то, – он понизил голос, – уже близко! Время уплаты долгов! У меня так руки чешутся до работы!

И скоро на этой дыбе подняли с заломленными назад руками Шереметева. Палач Матвей Кабанин все делал сам, сила у него была медвежья. Стонал боярин, готовился к мукам.

– Кто он таков и почему ты дознаватель? – спросил Матвей Кабанин. – Если не секрет? Не тайна государева?

– Хозяин мой прежний, – негромко ответил Антон. – Боярин Шереметев.

– Дыба, как девка гулящая, всех любит! – усмехнулся палач. – А бояр особенно! Ну а коли он твой прошлый хозяин, то сам бог велел его попотчевать! – рассмеялся Кабанин. – Самое время честь оказать! Правду-матку выведать, кто он таков и почему царь наш батюшка решил слово его проверить!

И взялся мучить ослушника, но пока только для острастки. Плетьми вдоль и поперек, да смоченными в соляной жиже, для услады плоти, как говорил Кабанин, и ледяной водицей сверху, чтоб не сдох, и вновь плетьми, и факелом горемыку по бокам, и кипятком, и вновь солью, и опять ледяной водой, чтобы жив был подоле! «И так много раз будем, – приговаривал Кабанин, – дабы не заленился на дыбе!» Корчился Шереметев. Стонал и ревел. И хоть дознаватель стоял в стороне, боялся подойти близко, Шереметев то и дело встречал его взгляд.

– Как же ты посмел, Антошка, так поступить со мной? – хрипел боярин, тяжело и страшно глядя в глаза бывшему воину. – Не отводи, не отводи глаз! За душу-то свою не боишься?!

Еще как боялся Антон Кураев за свою душу! Цепенел от вида дыбы, на которой пресветлый боярин Шереметев висел, точно бычья туша на крюке. А ведь и впрямь не чужим он ему был, прежний хозяин-то его. И оттого уходил в тень и глаза отводил молодой воин, вдруг, по царской прихоти, ставший палачом.

А ведь ему еще вопросы нужно было задавать! Правду выведывать!

– Говори, что против царя нашего батюшки злоумышлял, боярин? – спрашивал Антон Кураев. – Какую гибель ему готовил?

Но Шереметев только хрипел и тряс головой.

– Верен я был государю, верен! – кричал Никита Шереметев. – Не держал супротив него злого умысла! По что напраслиной меня испоганил?

Матвею Кабанину нравилась эта песня. Он ее слышал много раз! И оттого только веселее ходила плетка по бокам стиснутого путами Никиты Шереметева. Как же хотелось Антону остановить гнусного Кабанина, и каким путем, все равно! Хоть мечом! Но тогда с жизнью пришлось бы прощаться! А Шереметеву, он понимал, все равно гибнуть. Не он бы, Антон, донес, другой бы нашелся! И потому наступил Антон Кураев на совесть свою, заглушил сердце крепким вином, которого, как оказалось, тоже в пыточной было в достатке. И постарался вспомнил всю злость, кипевшую в сердце, когда его отхаживали плетьми в шереметевском имении. И упрашивал уже зло, глядя глаза в глаза, а то и крепко держа за бороду бывшего хозяина:

– Сознавайся, Никита Васильевич! Во всем сознавайся! Хуже ведь будет! Говори, как Старицкому угодить хотел! – требовал он. – Помни, всегда может быть еще страшнее!