Охота на медведя - [5]

— Спасибо... Олег, — сказал вдруг старик.

— Мы знакомы? — удивленно вгляделся в его черты Гринев.

— С вами — нет. А вот с отцом вашим я был знаком. Вы... очень похожи на него.

Словно всполох затаенной боли мелькнул в зрачках Олега, но вряд ли старик заметил это. Гринев развел губы в натянуто-вежливой улыбке:

— Разве? Мне всегда казалось, что во мне больше от мамы.

Старик посмотрел на него пристальней, внимательней, покачал головой:

— Все стоящее в людях проявляют годы. Все пустое и бездарное — тоже.

Олег поморщился — такой неуместной показалось ему это сомнительное стариковское философствование здесь, среди мечущейся толпы.

— Вы теперь спешите... — уловил его настроение собеседник, подал простенькую визитку. — Заходите как-нибудь. На чаек. — Старик попрощался легким поклоном с естественным достоинством.

— Непременно, — рассеянно кивнул в ответ Гринев, вежливо улыбнувшись, спрятал визитку и поспешил втиснуться в подошедший поезд.

Уже в коридоре офиса Олег понял: в конторе скандал. Худая молодящаяся дама, одетая столь же дорого, сколь и безвкусно, в какое-то неописуемое желтое платье, орала на сотрудников и методично сбрасывала со столов на пол все, что только возможно: скрепки, бумаги, скоросшиватели, карандаши в стаканчиках, продолжая при этом истерично вопить на высокой ноте.

Навстречу Гриневу выскочил долговязый худой очкарик; лицо его было покрыто красными пятнами.

— В чем дело, Том? — спокойно спросил Олег.

— Клиентка... — беспомощно пожал плечами Том. — Жена Льва Гоношихина.

— Чего она хочет?

— Да дура она!

— Это я заметил. — Гринев был собран и сосредоточен. — Чего она хочет?

— Она хочет денег. Вложила двести тысяч, да, видно, с муженьком не посоветовалась. Тот ей и вставил... Теперь тетя орет, как резаный поросенок.

— Если б вставил — не орала бы. Хреновый ты психолог. На сколько у нее договор?

— На полгода. А прошло два месяца. Она хочет возврат с процентами. И лексикон у нее... — Том поморщился. — «Вышли мы все из народа...»

— Кто принимал у нее деньги?

Том понуро и покаянно опустил голову:

— Я. Она уже третий раз такое устраивает... И никого нет. Ты — пропал, Чернов — вообще в поднебесье где-то...

Дама заметила Гринева, мгновенно распознала в нем начальника, ринулась к нему через двери:

— Если вы принимаете меня за лохатую дуру, так у вас не пройдет! Ишь, пристроились жировать! И если вы сейчас же... — Накат ее словно наткнулся на стену: Гринев был холоден, почти безучастен и очень хорош собой. Он улыбался одними губами, и оттого лицо его казалось хищным; спросил спокойно-участливо:

— Чем я могу помочь?

— Вы понимаете, я хочу... Мне... А тут у вас... — Дыхание у нее перехватило, она затараторила, двигаясь всем телом вычурно и неестественно, присела на стол так, что и без того короткое платье сделалось еще короче... Что и говорить, ноги у нее были безукоризненные.

— Да вы просто тайфун... — В голосе Гринева появилась бархатистость, а глаза остались ледяными.

Дама какое-то время молча смотрела на Олега, потом быстрым движением открыла сумочку, достала глянцевый листок, выложила. На нем оказалось рекламное изображение сверкающего автомобиля. Дама надула губки, словно обиженный ребенок:

— Я хочу это. Мне надоело ездить на рухляди. А Лева — жмот. — В уголках глаз появились слезинки, дама смахнула их аккуратно, чтобы не испортить густо наложенный макияж. — Вы понимаете, это вовсе не каприз. Мне это нужно. А Лева обнаружил пропажу денег и устроил... Вы не представляете, какой он истерик!

Маленький лысый истерик! — Дама смотрела на Гринева, и в глазах ее была привычная, снулая тоска.

— Мы все устроим. Кофе?

— Лучше коньяк.

— Прошу. — Гринев достал из шкафчика дорогой коньяк, налил в широкостенный бокал. Кивнул Тому:

— Пойдем посмотрим.

В кабинете Гринева они застыли перед экраном монитора.

— Олег, я вложил ее деньги в алтырьевские бумаги. Они начнут подниматься месяца через три, не раньше. И свободных денег у нас нет.

— Ганевские акции на подъеме. Мы сольем их за час. Выдай даме ее деньги и двадцать пять процентов сверху.

— Мы потеряем... — Том поднял глаза, что-то подсчитывая.

— Ты разучился считать, Том? По алтырьевским — долгосрочный восходящий тренд. Ха-а-ароший подъем. Мы наварим пятьдесят чистыми.

Том насупился:

— Все равно — это против правил.

— Ты что, хочешь, чтобы ее визит повторился?

— Нет!

— Действуй. Ничего не нарушишь — ничего не достигнешь.

Медведь и Том стоят у окна. За окном дождь. Он стекает по стеклу, делая очертания за окном дробящимся миражом.

— А ведь ты ее пожалел, Медведь.

— Пожалел? Наверное. Поменяла жизнь на дорогие погремушки. Ни любви, ни счастья.

— Да она просто стерва.

— Она просто несчастная тетка. Увязла, а времени что-то исправить уже не осталось. — Олег проводит по лицу ладонями, сейчас оно у него такое, как было после пробуждения: запавшие щеки, лихорадочно блестящие глаза. — Как мне все это надоело...

— Жизнь такая, чего ты хочешь...

— Я? Чего хочу я? — Медведь кивает в сторону мерцающих мониторов с графиками курса акций:

— Я хочу обрушить российский фондовый рынок. До грунта.

А потом — поднять.

— Ты бредишь, Олег.

— Разве?