Охота на мамонта-2. Раскаленная крыша - [60]

– А чайки бывают успешными?

– Успешными? Давай посмотрим.

Отец отщипнул кусочек хлеба и бросил птицам.

– Вон та чайка, которая нашла хлеб и съела его – самая успешная. Ей он достался, а остальным нет. Теперь ты понял, малыш? Кто сильнее и умнее – тот побеждает.

– Да, понял.

Отец снова взглянул на часы и встал.

– А бывают чайки богатыми? – снова спросил мальчик. Отец на мгновение задумался.

– Нет, богатыми нет. Им нужно ровно столько, чтобы себя прокормить.

– Тогда, зачем человеку быть богатым?

– Ну,… чтобы покупать себе все, что он захочет. Еду и игрушки, одежду и путешествия, машины и корабли. Представляешь – свой корабль! Ты сможет плыть на нем, куда захочешь!

– А чайки? Разве они не могут лететь, куда захотят?

Отец снова сел на камень рядом с сыном. Море плескалось у его ног, изредка касаясь лакированных ботинок. Птицы ходили, поглядывая на него, словно ожидая ответа этого взрослого человека.

– Понимаешь, малыш, они могут только есть и летать. Им не нужно больше ничего. Они ничего не умеют. А человек может все!

Сказал это громко. Так, чтобы птицы на берегу слышали и знали об этом. И, наверное, остался доволен собой.

– А чайки бывают знаменитыми? – спросил мальчик.

– Нет, они всего лишь чайки, а мы люди! – и положил ему руку на плечо. – Я пойду. До вечера. До свидания, малыш…

Он смахнул песок со своих ботинок и ушел.

– Да, мы люди, – вздохнул мальчик. – Зато они летают, а мы сидим на берегу и смотрим на них. Почему?…

Но некому было ответить на этот вопрос, а птицы, к сожалению, говорить не умели. Только взмахивали крыльями, легко отрываясь от берега, взмывали в вышину, к облакам, к небу, солнцу, и летели только туда, куда хотели. Зачем? Знали только они одни.

10 января.

Человек лежал на горячем песке, взгляд его был устремлен далеко-далеко наверх, а вокруг только горячие пески и редкие кустарники пустыни. А человек все лежал и смотрел. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и ни единого движения. Только глаза, следящие за облаками и взгляд, уносящий мысли на бесконечную высоту. Они были широко раскрыты и жадно пытались охватить огромное пространство над бесконечной пустыней.

– Так смотрят, наверное, только дети, – прошептала она.

– Так смотрят взрослые, которые иногда становятся похожими на детей, – ответил он.

– А что потом становится с этими детьми?

– Лежат себе на песке, мечтают и думают, что когда-нибудь станут взрослыми…

– Или вовсе не думают ни о чем, просто смотрят на небо и на солнце.

– … станут взрослыми, сильными, уйдут на войну и будут всегда побеждать…

– Нет. Они не хотят воевать. Иначе они не смогут так смотреть на небо.

– И все-таки они вырастают.

– А потом… Что становится с этими взрослыми потом? – спросила она.

– Они…. – и он замолчал.

– Он смотрит на небо, как и мы! Но почему в его глазах слезы? – удивилась она.

– Не знает, сколько ему осталось.

– А те, которые в него стреляли, тоже забыли, что над ними голубое небо, облака, солнце, звезды?

– Иногда тяжело поднять голову и просто посмотреть наверх.

– Зачем он здесь?

– Им заплатили и отправили в эту пустыню друг в друга стрелять.

– Сколько ему еще осталось?

– Думаю, минуты две или три.

– И он плачет, потому что у него так мало этого неба?

– Потому что за свою короткую молодую жизнь он ни разу не посмотрел туда и ничего об этом небе не знал.

– Неужели нужно умереть, чтобы просто взглянуть наверх? – воскликнула она. – Зато теперь он счастлив!

– Ты так думаешь? И плачет от счастья?

– Да.

– Тогда не будем ему мешать.

11 января.

Люди заполняли пространство, это просторное помещение. Они медленно заходили, занимая свои места. А места строго соответствовали их положению в жизни, в их обществе. Впереди на высоких сидениях расположились граждане вполне уважаемые – в строгих, но дорогих костюмах и платьях. Дети их тоже находились рядом, они совсем не присмирели, но их одергивали и усмиряли няньки, которые были здесь и не давали устроить в этом месте площадку для игрищ. Дальше все выглядело проще – женщины в невзрачных платках, их мужья, дети. Эти тоже чего-то ждали, но были скромнее. А за ними уже совсем простая публика. Хотя, такое понятие здесь было неуместно – не публика, но действующие лица общества, в убогих одеждах, с такими же лицами (насколько лица могли быть убогими). Просто они не были отягощены почетными званиями и степенями, печатью богатства и знатности, поэтому были просто убогими. Но в этот миг все эти люди сидели и ждали, а глаза их были устремлены туда, где должно было начаться действо, ради которого они собрались. Как волнительно ждать этого и как достойно занимать свое место!

У дверей поближе к первым рядам возникло движение. Некие в черном, большие и сильные, возникнув из ниоткуда, подвинули прочих, бывших здесь и не готовых к такому. Их потеснили, но вежливо дали понять, что не место им в этих рядах. И, наконец, явились еще несколько человек – видимо, самых сильных мира сего – которых ждали в последнюю очередь, но в первых рядах. Теперь собрались все.

И началось:

Звучит музыка, волшебный голос ведет за собой, за мыслями и словами сокровенными, которые что-то значат. Видимо, значат многое для людей в первых рядах, и в последних тоже. Звуки колоколов и органа средневековым звучанием уносят души страждущих в небытие, и глаза их светятся. Убогие, нищие, известные, знаменитые и богатые – все собрались здесь, они были не вместе, но рядом, а глаза их мерцали в темноте. Мать, потерявшая сына и тот, кто забрал его жизнь. Простолюдины и те, кто отобрал у них все. И эти, в строгих, но дорогих нарядах, так умело построившие жизнь за пределами этих стен, что остальным из далеких последних рядов уже нечем было дышать и платить – за них, за себя, за прочих. А сколько еще тех “прочих”? Но орган звучал, и глаза светились.