Охота на «кротов» - [91]

Директор ЦРУ Ричард Хелмс решил, что пришло время провести изменения в руководстве советского отдела. В начале 1967 года Бэгли, являвшемуся тогда заместителем начальника, была предложена должность шефа резидентуры в Брюсселе. К сентябрю он был на месте. Вскоре за уходом Бэгли последовал отъезд в Париж Дэвида Мэрфи.

Однако никто не был застрахован от того, что его не затронет волна подозрительности, охватившая ЦРУ. Теперь и сам Бэгли стал мишенью для энглтонов-ских охотников за агентами проникновения. Эд Петти, член группы специальных расследований, начал копаться в его анкетных данных.

Внимание Петти привлек один случай, происшедший несколькими годами ранее, когда Бэгли работал в Берне, осуществляя контроль за советскими операциями в швейцарской столице. В то время Бэгли пытался завербовать в Швейцарии одного из сотрудников польской разведслужбы. Петти пришел к выводу, что одна фраза в письме от Михаила Голеневского, сотрудника польской разведки, называвшего себя «Снайпер» и позднее начавшего работать на ЦРУ, заключала в себе мысль о том, что «через две недели после утверждения штаб-квартирой этой операции» КГБ было заранее известно о попытке осуществления вербовки в Швейцарии, а это означало, что упреждающая информация могла поступить только от «крота», окопавшегося в ЦРУ.

Бэгли заявил о том, что ничего подобного это не доказывает. «Я вел корреспонденцию «Снайпера» в Швейцарии, — сказал он. — В то время когда я был в бернской резидентуре, мы написали письмо польскому офицеру безопасности». В письме, которое было попыткой завербовать этого поляка для работы на ЦРУ, «упоминался босс этого человека. Спустя некоторое время Голеневский написал снова, назвав имя резидента польской разведки в Берне, добавив при этом, «чье имя вы уже знаете», что означало, что Голе-невскому было известно о нашем письме. Однако это не значит, что в ЦРУ действовал внедренный агент. Это означает, что объект разработки использовал письмо в своих интересах, а наш парень («Снайпер») занимал достаточно высокое положение, чтобы знать о нем».

По словам Бэгли, Петти представил этот случай таким образом, чтобы показать, что «польская разведслужба знала заранее о попытке вербовки, что на самом деле обстоит совсем по-другому». Тем не менее Петти написал аналитический доклад по этому случаю вербовки в Швейцарии и по личному делу Бэгли и сделал вывод о том, что «Бэгли является объектом, которому мы должны уделить серьезное внимание». В этом материале Бэгли был дан криптоним «Жираф». Петти сказал, что свой документ он представлял «с неким тревожным чувством», так как ему было хорошо известно, что Бэгли — давний протеже Джима Энглтона.

В своем докладе Петти упоминает Джеймса Рамсея Ханта, заместителя Энглтона. «Хант сказал, что «это лучшее, что я когда-либо видел»». Но при этом Петти добавил, что он ничего не слышал от Энглтона.

«Доклад Бэгли довольно долго пролежал в ящике стола у Энглтона, — сказал Петти. — Затем однажды он пригласил меня для обсуждения дела Носенко. Он выделил некоторые моменты в исследовании Бэгли, занимавшем более 900 страниц. А я отметил: если существует внедренный агент, то в этом случае Носенко не может быть настоящим перебежчиком. «Крот», внедренный в ЦРУ, заявил Петти, сообщил бы о первом контакте Носенко с Управлением в 1962 году, и Носенко, если бы он действительно был агентом, не вернулся бы обратно в 1964 году. Я сказал ему, что нет необходимости обращать внимание на все эти моменты в исследовании Бэгли объемом свыше 900 страниц. На самом деле все это значительно проще».

Энглтон некоторое время размышлял над этой мыслью. Затем сказал мне: «Пит не является советским шпионом».

В этот момент Петти увидел свет, подобно апостолу Павлу по дороге в Дамаск. Внезапно его осенило: не Бэгли, а сам Энглтон является агентом. «Я был ошеломлен, — сказал Петти, — потому что суть моего документа о Пите не рассматривалась. Именно в тот момент я решил, что был не прав, считая Голицына достойным всяческих похвал. Я начал переосмысливать все заново. Вполне разумно посмотреть на что-то с другой стороны. Голицын был направлен для того, чтобы использовать Энглтона. Следующий шаг: может быть, это уже не просто использование, и я должен был допустить такую возможность в отношении Энглтона. Голицына направили, по-видимому, для оказания на него соответствующего влияния или для обеспечения его теми материалами, основываясь на которых он (Энглтон) мог бы внедриться в другие службы и контролировать их».

Петти решил, что Энглтон, судя по всему, сам является предателем. «Энглтон открыл Голицыну доступ к обширной особо секретной информации, которая могла уйти в КГБ. Энглтон был «кротом», однако ему нужен был Голицын, которого он мог использовать в своих интересах».

Теперь Петти был уверен, что нашел ключ ко всему, что происходило внутри Управления в течение последнего десятилетия. «Голицын и Энглтон. Перед вами два парня, идеально подходящих друг для друга. Голицын обеспечивал реализацию тех дел, которые на протяжении ряда лет планировал осуществлять Энглтон для вхождения в службы внешней разведки. Сами наводки Голицына служили этому. Я пришел к выводу, что если рассуждать логически, Голицын — ценный внедренный агент».