Охота на «кротов» - [88]

Насколько далеко Энглтон зашел в своей борьбе против бывшего начальника отдела, вскоре обнаружилось поразительным образом. Во время поездки в Вашингтон графа Александра де Маранша, тучного директора французской Службы внешней документации и контрразведки, Энглтон отвел его в сторону для беседы. Шеф контрразведки предупредил де Маранша, что Дэвид Мэрфи, новый резидент в Париже, является советским агентом.

Уильям Колби сообщил, что узнал о поразительном предупреждении Энглтона относительно Мэрфи несколькими годами позже. По его словам, это случилось во время его визита в Париж через несколько месяцев после его назначения на пост директора ЦРУ. «Де Маранш отвел меня в сторону и сказал: ^Вы знали, что Энглтон сообщил мне, что Мэрфи — советский агент?»»

Колби отметил, что у де Маранша имелись основания для расстройства. «Он имел в виду, что нам следует контролировать свое ведомство. Мы не должны делать заявления на два голоса». Как только Колби вернулся в Лэнгли, он заявил: «Я прочитал дело Мэрфи. Там были голословные утверждения, нужно было в этом разобраться». В своих мемуарах, не называя Мэрфи или де Маранша, Колби писал, что обнаружил в делах, что офицер, «блестящий и эффективно действующий сотрудник, был сочтен абсолютно чистым. Однако наша контрразведка ни за что не соглашалась с этим заключением»[209].

После просмотра дела, вспоминает Колби, «я написал записку с утверждением, что не может быть подозрений в отношении этого человека». Более того, Колби поручил Мэрфи важное задание по координации технических операций Управления с агентурной разведкой. «Я вызвал его после того, как изучил его дело, и сказал: «Я хочу, чтобы вы знали, что все в прошлом». Я решил испытать судьбу, поручив ему чрезвычайно секретную область деятельности. И сделал это намеренно».

История о предупреждении Энглтоном французской стороны в отношении Мэрфи годами циркулировала в темном мире контрразведки. Но близкое окружение Энглтона отказывалось верить в это. «Колби — единственный источник этих сведений», — заявил «Скотти» Майлер.

Тем не менее Александр де Маранш лично подтвердил, что Энглтон предупреждал его о том, что Мэрфи — советский шпион. Городской аристократ, говорящий на разговорном английском языке без тени акцента, де Маранш заявил, что очень хорошо помнит этот разговор. «Приблизительно в 1971 году я был в Вашингтоне, — сообщил он. — Сообщение, что офицер связи со мной (Мэрфи) — русский агент, явилось сюрпризом, мягко говоря». И ему сказал об этом Энглтон? «Да, Энглтон. Это было поразительно»[210].

Еще до того, как Колби узнал о подозрениях Энглтона в отношении Мэрфи, де Маранш поднял тревогу, сообщив высокопоставленному сотруднику ЦРУ о предостережении Энглтона относительно резидента в Париже. По словам бывшего сотрудника Управления де Маранш сказал ему: «Мой дорогой друг, почему ЦРУ посылает мне советского шпиона в качестве резидента?» Этот разговор состоялся в Париже. Сотрудник ЦРУ ответил: «Я не верю в это». На что де Маранш сообщил: «Это сведения от вашего господина Энглтона».

Когда этот недоверчиво настроенный сотрудник ЦРУ вернулся в Лэнгли, «он попросил Джима дать объяснения и получил докладную записку на трех страницах, содержавшую все доводы в пользу того, что Дэйв Мэрфи — шпион. Читая эти три страницы, осознаешь, что Энглтон действительно спятил. Энглтон хотел, чтобы

Хелмс направил письмо, включавшее в себя материалы, изложенные на этих трех страницах. Хелмс уклонился. Вместо этого высокопоставленный сотрудник отослал французам любезное письмо, сообщавшее, что нет никаких факторов, подтверждающих это».

Ричард Хелмс настаивает, что не помнит этого случая и не знал о подозрениях в отношении Мэрфи. Но Хелмс затруднялся вспомнить почти все спорные дела, имевшие место во время его пребывания на посту директора. Он не смог припомнить, кто принял решение о заключении в тюрьму Носенко; он никогда не давал разрешения на операцию с Шадриным. Давая интервью в своем офисе на К-стрит в Вашингтоне, где бывший директор ЦРУ работал в качестве консультанта по вопросам международного бизнеса, Хелмс в свои семьдесят семь лет являл собой «симфонию в сером» — серые (седые) волосы, серый костюм и серые полутона, в которых он говорил о своих годах работы в качестве главы ЦРУ и о необходимости тонкого равновесия между разведкой и контрразведкой. Он был высок, строен, элегантен и раскован; в отличие от прошлых лет, он согласился на то, чтобы его слова цитировались.

«Я не помню, чтобы Джим приходил ко мне и что-либо говорил о проблемах с Дэвидом Мэрфи, — сказал он. — Я узнал об этом позже, после моего ухода из Управления. Я отлично помню, что, направляя Дэвида Мэрфи в Париж, я не знал о подозрениях Энглтона. Я никогда в это не верил. У меня не было оснований сомневаться в лояльности Дэвида Мэрфи».

Но Энглтон сомневался. И то, что Говард Осборн, начальник управления безопасности ЦРУ, снял, по словам бывшего старшего сотрудника управления, с Мэрфи обвинения в том, что он является глубоко законспирированным агентом, еще до его приезда в Париж, делает предупреждение Энглтоном французов еще более странным. «Когда Мэрфи собирался ехать в Париж, он был под подозрением, — сказал он. — Хелмс не направил бы в Париж резидента, которого подозревают. Он настаивал на урегулировании этого вопроса. Осборн устроил Мэрфи самый строгий допрос, к которому он когда-либо прибегал, и тщательную проверку на детекторе лжи. Это было отвратительно. И Дэвид Мэрфи оказался абсолютно чистым. Показатели были отрицательными по всем пунктам».