Охота на «кротов» - [13]

Энглтон был поэтом или, по крайней мере, он серьезно занимался поэзией в Йельском университете, восхищался Т. С. Эллиотом и Эзрой Паундом, и эта эстетическая сторона в сочетании с огромной тайной властью, которой он обладал, делала его уникальной фигурой в ЦРУ и усугубляла ту зловещую тень, которую он отбрасывал. Потому что именно слияние поэта и шпиона, искусства и шпионажа — искусства с налетом насилия, всегда присутствовавшего непосредственно под поверхностью, — усиливало ореол угрозы в персоне Энглтона. Как литературный интеллектуал, он, должно быть, ценил прелестную драматическую иронию, которую воплощал[33].

В городе, где информация — это власть, секретная информация представляет наибольшую ценность. А в ЦРУ полагали, что Энглтон владел большим количеством секретов, чем кто-либо другой, и схватывал их значение лучше, чем кто-либо другой. Это и составляло основу его власти. Он очень хорошо понимал это и культивировал ауру всеведения.

«Энглтон всюду появлялся со своим «дипломатом», — вспоминал Джордж Кайзвальтер. — Он говорил: «У меня здесь невероятный материал из Бюро». — «Что там?» — «Я не могу обсуждать это здесь». Если это нельзя обсуждать в оперативном директорате, то где же можно? Смешно!» Но Кайзвальтер знал, что власть Энглтона основывалась на секретности. «Главное состояло в том, чтобы иметь информацию и держать ее при себе».

Однажды начальнк контрразведки задержал Кайзвальтера в лифте здания ЦРУ.

— Вам нужно посмотреть этот фильм, — сказал Энглтон. — Он подкрепляет мой образ мыслей.

— Какой фильм? — спросил Кайзвальтер.

— «Маньчжурский кандидат»[34].

Секреты, которыми не делился Энглтон, не только увеличивали его власть в секретном ведомстве, но и давали ему преимущество в бюрократическом ближнем бою. Секретность служила безупречной позицией для отступления в любом споре.

Один оперативный работник ЦРУ, работавший непосредственно с Энглтоном, понял это. «Когда меня направили в Лондон, Энглтон был среди тех, кто одобрил это, — сказал он. — И вообще без благословения Джима уехать было невозможно. Но с течением времени я просто начал думать, что его выводы были неверны. Я выслушивал все его витиеватые теории и говорил: «Но, Джим, это расходится с фактами». Джим отвечал: «Есть вещи, о которых я не могу тебе сказать» Я всегда считал, что ему не хватало аргументов».

Остерегавшийся Энглтона Том Брэйден понял источник его могущества. «Энглтон обладал очарованием Шерлока Холмса, — говорил он. — Сыщик — человек, знающий что-то такое, чего не знал ты».

Если Энглтон окружал себя ореолом таинственности и интриги, если он был наиболее проницательным купцом на базаре секретов ЦРУ, то все же была одна истина, от которой он не мог убежать при всей его власти. Его работа была незавидной. Она состояла в том, чтобы подозревать всех, и он подозревал. Это путь к невменяемости, и некоторые бывшие коллеги думали, что в итоге он действительно свихнулся. Но это уже из области медицинских заключений, которые не делаются легко или походя, даже теми, кто знал его и работал с ним. Много проще сделать вывод о том, что на каком-то этапе жизнь, полная подозрений, разъела его здравый смысл.

Но следует также сказать, что подозрение — это необходимое зло или, по крайней мере, необходимая функция любого разведывательного ведомства. ЦРУ и его операции представляют собой очевидные объекты для проникновения противодействующих разведывательных служб. Таким образом, в ЦРУ должен быть механизм защиты от советского проникновения в операции ЦРУ и в само ведомство. Такой механизм называется контрразведкой.

Практики контрразведки без конца спорят по поводу точного и лучшего определения их искусства. Но в процессе споров удалось прийти к некоему общему соглашению. Наверное, наиболее сжатое определение предложил Раймонд Рокка, высокий, худощавый эрудит с седыми волосами и козлиной бородкой, занимавший пост заместителя Энглтона и в УСС в Италии, и в ЦРУ. Он сказал: «Контрразведка имеет дело с другими разведывательными службами, действующими в нашей собственной стране или против нашей страны за границей. Другими словами, контрразведка точно соответствует смыслу, заложенному в самих этих словах: «противодействие разведке». Термин говорит сам за себя».

«Скотти» Майлер, который, как и Рокка, был заместителем Энглтона, согласен с этим. «Цель контрразведки — защищать ваши институты и операции от проникновения, включая дезинформацию», — сказал он[35].

Поскольку Майлер был заместителем Энглтона в группе специальных расследований, его работа, разумеется, заключалась в том, чтобы вынюхивать проникновение в ЦРУ, в существовании которого в отделе контрразведки не сомневались, раз перебежчик Голицын предупредил о «Саше». И главной задачей контрразведки, согласно любому определению, стало в первую очередь обнаружение и задержание любого «крота» или «кротов». внутри ведомства.

Отдел контрразведки отвечал не только за выявление советских агентов, внедренных в штаб-квартиру в Лэнгли, но и за защиту операций ЦРУ «в поле» от проникновения КГБ. Если оперативный сотрудник «в поле» предлагал завербовать агента, географический отдел, работающий по данной стране, проверял по учетам ЦРУ наличие какой-либо информации об этом человеке. Отдел контрразведки запрашивал такие данные из досье других разведывательных ведомств США; в редких случаях отдел мог осторожно запросить информацию в других дружественных разведывательных службах. Именные установочные данные могут дать информацию, которая помешает запланированной вербовке.