Охота на единорога - [64]

Визирь с растерянностью на лице, пятясь вышел.

Опять садилось солнце, освещая куртины деревьев, глинобитные улочки, минареты, с которых вот-вот должны были кричать к вечернему намазу муллы. И опять на затемненной стене, что выглядела серой на фоне садящегося за ней солнца, Асман заметил в том месте, что и вчера пеструю точку, пятно, сегодня она сдвинулась пока Асман смотрел туда и стало ясно, что пятныщко живое, ходит и может быть, думает.

Сзади раздалось покашливание. Шеф шпионов ждал когда к нему обратятся. Но Асман сразу отослал его, спросив только: нет ли чего чрезвычайного, но ничего особого не было и король приказал только перенести завтра конный выезд-инкогнито с раннего утра на закатное время перед намазом. Шпион склонил голову и удалился. Когда он пропадал в дверном проеме, Асман обернулся и успел только заметить его уродливый профиль и озабочено белеющий нос.

Найдя на пыльном пути войны свою частичку — вовсе не половину, маленькую часть своей души — Асман не сразу понял какая это часть: управляющая или подвластная, разъединяющая или собирающая грани личности, что стремятся к распаду. Но это была, как оказалось по прошествии лет, — составляющая души под названием Счастье. Его крохотное счастье, которое он пил ежедневно по капле, с успехом растягивая на годы. Все же остальное в нем называлось иначе, хотя, как правило, люди путают со счастьем то, что им не является: гордость и властность, ум и проницательность, удачливость и сообразительность, красоту. Забывая, что все это вовсе не счастье, и даже не путь к нему. Иногда — это суррогат, когда уж совсем невмоготу. Но счастье — само по себе. У кого-то — больше, у кого-то — меньше, кому-то его вовсе не дано.

Асман и Лейла, кроме взаимного влечения, которое вовсе не редкость между мужчиной и женщиной, были объединены еще таким пустяком как малое время, необходимое для сна. Они встречались для ночного отдыха очень поздно, но никто из них не тяготился этим. Как правило, вечер Лейлы заканчивался чуть раньше; уложив детей королева с помощью служанок и евнухов совершала вечерний туалет в особой зале, куда из дворцовых бань доставляли все необходимое, и, переодевшись, направлялась в одну из спален одного из дворцов, в котором королевская чета жила в данный момент. Жилище менялось по прихоти короля, а спальня назначалась дворецким с таким расчетом, дабы каждую ночь король с королевой проводили в новом интерьере. Лейла, оставшись одна, наверняка бы заблудилась в дворцовых анфиладах, ей помогали ориентироваться слуги, из коих она знала в лицо 2-х, 3-х, да свою любимую служанку-подругу, которая провожала ее к постели и развлекала до прихода Асмана.

Его Величество после захода солнца, когда огненный диск не беспокоил больше короля своим ревнивым присутствием, шел в библиотеку, где принимался за одно из самых приятных своих, в течение суток, занятий. Библиотека была обширной и при его предшественниках, а при нем выросла вдвое. Он читал там и беседовал с мудрецами. Причем он прошал им видимость полнейшего отсутствия мудрости ради их авторитетного в его глазах звания. Здесь в вечерние часы, иногда бывал строитель каналов Ахмет-Хан.

Ближе к полночи, когда звезды разгорались в полную силу, король встречался с древними старцами — дворцовыми звездочетами.

Но Лейла, почти всегда, дожидалась его. Правда иногда ей это только казалось, она начинала дремать, разговаривала со служанкой-фрейлиной, которая тоже засыпала близ высокого ложа с балдахином из шелка и парчи, что никогда не задергивался.

Король приходил в спальню свежий после вечернего умывания и уже переодетый ко сну, целовал жену, она тут же просыпалась и супруги подшучивали над юной служанкой, которая была всего-то на два года моложе Лейлы, но в этом возрасте — это значительно. Посмеиваясь над служанкой, уснувшей подле кровати, они либо будили ее, либо Лейла сама потихоньку проходила в смежную спальную залу, посмотреть на спящих детей. Потом она торопливо возвращалась к мужу, счастливо улыбаясь в лунном свете или золотистом мерцании масленых светильников; за затворенными дверьми осторожно погромыхивали оружием стражники, облегченно усаживаясь после нескольких часов проведенных на ногах. И Лейла, болтая на ухо Асману о чем-то своем, важном уже не столько для интересов государства, сколько для них двоих, расслаблялась на своем посту, дождавшись минуты счастья, лучше которой не было у нее.

Их ночные любовные игры становились год от года проще, лишь изредка повторяя эротические оргии первого знакомства, превратились скорее в обязательный, но от этого не менее приятный ритуал, уже лишенный какого бы то ни было элемента интимности, и иногда прерываемый проснувшимся среди ночи ребенком, которого приносила мгновенно пробуждавшаяся для выполнения своих обязанностей служанка, представавшая по просьбе Лейлы с младенцем в руках в полумраке спальни у их балдахина. Асман тогда смиренно прерывался и, дав женщинам сделать свое дело, в ту же секунду как дитя засыпало и служанка бережно относила его в кроватку, возвращался к Лейле, чтобы, завершив начатое, заснуть на груди жены для скорого пробуждения в ранний утренний час, дабы, со все еще неубывающими силами, вернуться к выполнению великих и небольших дел своей жизни.