Охота на единорога - [2]

— Как умеем, так и живем, — сказал Серж. — Женщина хочет жить своей жизнью, а мужчина своей, и каждый старается свести другого с правильного пути. Один тянет на север, другой на юг, а в результате — обоим приходится сворачивать… на восток.

— Это кажется что-то из Шекспира? Жить нужно изящно, воспринимая людей в первую очередь как духовные существа, — положив трубку, произнесла Татьяна патетически, — иначе станешь жестоким тираном, каким был отец… Однако, без Эдуарда — стало так тяжело. Я до сих пор не пришла в себя. И в душевном и в материальном плане. Мы продали нашу квартиру. Перебрались сюда, здесь была его мастерская.

«Как изменились она», — подумал Серж. Они всегда говорили с матерью мирно, ее радовала его жизнь, с отцом так было не всегда. Но ее взгляды всегда в душе раздражали его.

— У тебя есть понимание искусства, — сказала мать, — ты мог бы быть замечательным и неповторимым художником. Эмоции, трагическая любовь они же так полезны для творчества. Но этого не случилось.

— Задумано давно, но поздно начато. Я преподаю в университете, — сказал Серж, оправдываясь, — чего же боле? Я же сын своих родителей. Из трех десятков написанных отцом картин купили… три. Но это не мешало вам, а потом и нам жить безбедно.

— Нам в свое время кое-что оставили родители, — сказала Татьяна.

— Мама, ну я же не налоговый инспектор, — сказал Серж укоризненно и нежно. — Я знаю, что у отца была развита коммерческая жилка. Прекрасно, но мне это не передалось. Он хорошо помогал другим художникам торговать произведениями искусства. В основном покойникам: Рембрандту, Ван-Гогу, Матису, Он помогал и целым странам избавиться от произведений искусства…

Татьяна изобразила на лице непонимание. Тут раздался звонок телефона.

— Алло, — Серж схватил трубку и отошел к окну.

— Здравствуй, это я, — он не понял, кто это звонит: Николь или Ирэн? Но больше было некому. На всякий случай он сказал:

— Давай оставим все как есть, — и услышал молчанье в ответ.

— Ты знаешь, я, возможно, ненадолго уеду, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь? Да, насчет работы. Это, конечно, не самое важное.

— Нам все равно на какое-то время пришлось бы расстаться, — наконец раздалось в трубке.

— Мне это не нужно, — сказал он. Он обманывал. В груди сделалось пусто, и пустота эта расширялась. И слова и молчание были ее равнозначной пищей.

— А в чем дело? — спросил он, — Ты можешь объяснить?

— Какой ты странный. Иногда ты так красиво говоришь. Вспомни, каким ты был.

— Каким же? — полюбопытствовал он.

— Ты был жестоким и, просто смешным в своей ограниченности.

— Ирэн, — сказал он с облегчением, — давай увидимся.

— Я не могу, — сказала она. — Пойми, не могу.

— И когда закончится это «не могу»? — спросил он.

— Не знаю, — проговорила она, — но я так решила.

— А мое желание? Уже не принимается во внимание? — спросил он с важным видом, изображая, должно быть, жгучую обиду. Кажется, не вышло.

— Слишком много ничего не значащих слов, — сказала она драматически. — Прощай.

— Пока, — сказал он.

До него стало доходить, что все это время она продолжала жить своей, а не только общей жизнью, говорила на своем языке. Стремилась к своей цели. За окном моросил дождь, почти незаметный во влажном воздухе.

Окрестности напоминали фильм, старый, где дождь играл шероховатость пленки, царапины на целлулоиде. Да и телефонный разговор ему мучительно напоминал нечто уже ранее слышимое.

Женщины примолкли, пока Сергей говорил. Они делали вид, что сосредоточено пьют чай.

— Если бы меня спросили, — сказал Серж, — что для тебя самое главное в жизни, я не секунды не колеблясь, ответил: душевный мир, справедливость, красота, гармония. Но — это не более чем благие пожелания. За мир всегда боролись, и это нормально, а справедливость всегда отставали. Справедливы только к теми, кто достоин справедливости. А об тех, кто не достоин — вытирают ноги.

Я и есть тот самый коврик для вытирания ног. Причем коврик положенный некрасиво, не гармонирующий с ногами. Раньше я не замечал всего этого, будучи в душе аристократ. Не замечал, или как-то оправдывал. Я был «выше всего этого». Просто я не догадывался вначале, что если Пушкин сказал однажды «наши поэты сами господа», это не значит…

— Что господа обязательно поэты? — спросила Мариам. — Да-да, вы правы. И вообще, либо Пушкин уже не актуален, либо он многое упустил, или не успел рассказать, он ведь умер молодым, не дотянув, до сорока.

— Пережив его на два с половиной столетия или восемь лет, — сказал Сергей, — я думаю: может лучше быть не аристократом в душе, а бандитом? Хотя бы в душе?

Слабые намеки на взаимопонимание намечались у меня с такими же, как я молодыми людьми, живущими в розовом тумане, стремящимися к традиционной культуре, мягкими, тактичными — не из-за воспитания, а просто оттого, что так для нас проще и естественнее. Однако общение получалось всегда чуть-чуть свысока, как-то, в лучшем случае, манерно. Хотя я очень рано прочел, что «человек человеку волк», но продолжал искать дружбы в смысле честных и равноправных взаимоотношений. Мне казалось, что именно мне повезет. Почему мне должно было повезти?