Охота на банкира - [32]

– Это… вот что… к тебе приедет наша мадонна, конь с яйцами (Пелехова. – А.Л.). Что ты ей давать-то будешь? Подумай, что можно в развитие дать. Выдать так, чтобы это звучало в порядке самооправдания. Ты понял? Чтобы это было в достаточно мягкой форме, но уверенно. А для грамотных людей – било по мозгам или скомпрометировало этого… ну, ты понял меня, да?

«Этого» – это, конечно, меня. К весне 1998 года следствие практически отработало все эпизоды, но собранных материалов не хватало для предъявления обвинений. Оставался незавершенным только «федоровский» эпизод – Федоров категорически отказывался выезжать из США, а швейцарская прокуратура потребовала предоставления дополнительных данных. В итоге в одном из телефонных разговоров Федоров заявил, что отказывается вообще давать какие-либо показания, однако после долгих уговоров согласился. Был подготовлен подробный перечень вопросов с приложением документов, однако руководитель следственной группы отказался лететь в США. В конце концов допрос Федорова был проведен в июне 1998 года в российском посольстве в Вашингтоне.

Генеральная прокуратура так и не поинтересовалась в Швейцарии личным счетом Федорова в Banque von Ernst & Cie, который мы обнаружили и арестовали. Может быть, Скуратов, учась в вузе, прогулял курс «Избирательное право», а потом обнаружил в зачетке название предмета и пришел к выводу, что право можно применять избирательно? Он превратил правоохранительную систему в обслугу рейдеров, положивших глаз на чужой бизнес.

Глава 7 Тайное становится явным Загогулина дефолта

Из докладных записок прокуратуры следовало, что жертва окончательно запуталась в паутине: «вели на посадку». Во времена Сталина Зощенко, попавший в кандидаты на посадку, завидев издалека знакомого человека, переходил на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться с ним лицом к лицу и избавиться от необходимости здороваться. Я последовал его примеру и стал замечать на лицах многих вчерашних друзей облегчение. Всесилие Генеральной прокуратуры было очевидным: она сама возбуждала уголовные дела, сама их расследовала и сама же надзирала за соблюдением законности.

17 августа 1998 года новейшая история России выдала очередную крутую загогулину. Правительство и Центральный банк объявили дефолт по основным видам государственных ценных бумаг, которые к тому времени превратились в основной инструмент спекуляций на рынке. Пирамида ГКО рухнула, вслед за ней рухнул рубль, подешевевший по отношению к доллару в три с лишним раза. Еще толком не сформировавшийся средний класс оказался разорен – в Москве можно было увидеть вчерашних «новых русских» в малиновых пиджаках и на «Мерседесах», подрабатывающих «бомбилами».

Финансовый крах привел к отставке правительства «молодых технократов» во главе с Сергеем Кириенко. С подачи Явлинского и при поддержке коммунистического большинства в Госдуме к власти пришла команда Евгения Примакова. Ельцин окончательно превратился в «хромую утку», очередные президентские выборы были уже не за горами, и в стране развернулась очередная схватка за Кремль.

Сложился своеобразный неформальный триумвират, в который вошли премьер-министр Примаков, мэр Москвы Лужков и генпрокурор Скуратов. Каждый из них метил в президентское кресло, но вопрос о том, кто именно станет главным кандидатом, должен был решиться ближе к выборам. Скуратов начал мощную атаку на ближайшее окружение Ельцина и его семью, возбудив сразу несколько уголовных дел, в том числе об игре чиновников на рынке ГКО перед дефолтом и «дело Mabetex» – швейцарской фирмы будущего президента Косово Бехджета Паколли, который платил взятки за подряды на реконструкцию Кремля. Скуратов тогда активно сотрудничал с генеральным прокурором Швейцарии Карлой дель Понте, а его следователи зачастили в альпийскую республику. Стало ясно, что в откровениях Федорова генпрокурора особенно заинтересовали «показания» относительно Черномырдина (то есть откровенная ложь). Через эту «ступеньку» Скуратов хотел пролезть в Кремль.

Национальный резервный банк, который доблестные налоговики и правоохранители трясли на протяжении двух лет, из которого была увезена вся документация, а менеджеры проводили на допросах в прокуратуре больше времени, чем в переговорных комнатах с клиентами, оказался одним из немногих частных (и честных) банков, переживших дефолт. Тех, кто решил бороться за спасение своего бизнеса, можно пересчитать по пальцам – Альфа-банк например. Большинство «системообразующих» предпочло вывести активы и объявить себя банкротами. Среди тех, кто в 1998 году почил в бозе, были такие казавшиеся непотопляемыми гиганты, как «Менатеп» Ходорковского, «СБС-Агро» Смоленского, Инкомбанк, Онэксимбанк и «Национальный кредит», в которых обслуживалась вся федеральная бюрократия.

Пришлось принимать экстраординарные меры, чтобы сохранить платежеспособность и расплачиваться с клиентами, которые бросились забирать деньги. Продавали личное имущество, отказывались от зарплат. Ситуацию усугубил жесткий конфликт с французским банком Crédit Agricole Indosuez (CAI). НРБ отказался исполнить 14 сомнительных форвардных сделок, которые, по версии французского банка, были якобы заключены до кризиса 1998 года в России. Все инстанции российского Арбитражного суда, включая высшую, признали эти сделки не заключенными из-за отсутствия подтверждающих их письменных документов и запретили CAI совершать действия, направленные на списание средств со счетов НРБ в России и за рубежом.