Но Настя продолжала:
— Говорят, что ты сам по себе всегда был. Что казаки в бою все за одного, а ты сам за себя, потому и из любой свары живой выходишь.
Вот сейчас его кольнуло так кольнуло. Это было похуже, чем про заговор, чем про его пули, что чужим достаются.
— Это ж когда такое было? — Только и смог произнести он, после добавил, словно оправдывался пред женой. — Да хоть у кого из моей сотни спроси… Из моего взвода спросят пусть…
Он растерялся и не знал, что ещё можно сказать.
— Аким, — Настя начала рыдать, — я то знаю, всё знаю, да это бабы всё говорят, говорят, что и в болото ты один ходишь, чтобы ни с кем не делиться, что ты всегда сам по себе.
— Ну-ка хватит, — сурово сказал он ей, — хватит рыдать. Ничего, пойду в полк, напишу рапорт, всё объясню.
— Да знаю я, Акимушка, — говорит жена, вытирая слёзы, — ты не такой, это они от горя бабьего, мужей хоронят, вот и нужно крайнего найти.
Да, тут, кажется, она была права. Как тут крайнего не искать. И кто будет крайний, как ни тот, что живой пришёл оттуда, где муж погиб.
— А ещё завидуют они, — продолжала жена. — Вот и брешут на тебя.
— Чему? — Удивился Саблин.
— Да всему, разве нечему? И что сына нашего врач пригласил на учение…
— А ты уже всем рассказала? — Зло спрашивает Аким.
— Так рассказала, а разве такое утаишь, всё равно узнали бы. Говорит жена и тут же вспоминает. — И что тебе звание дали, и что Антонина тоже тесты сдала лучше всех в школе, и что ты всегда живой возвращаешься, и что в чайной не сидишь вечерами, а дома со мной, вот и злятся бабы.
Аким встал и сказал сурово:
— Дурам своим скажи и сама запомни, звания не дают, звания присваивают.
Так и не поев, как следует, пошёл собираться в полк.
— Китель чистый?
— Чистый, чистый, — жена вскочила, пошла за ним.
— Нашивки урядника пришила?
— Пришила, и галифе почистила с фуражкой.
Он повернулся к жене, обнял её крепко и погладил по голове:
— Ничего, пусть побрешут бабы, мы переживём.
— Переживём, Акимушка, — сказал жена, — ты только пока никуда больше не ходи. Посиди дома. Хоть месяц.
— Ты китель неси, — со вздохом произнёс он, отпуская жену.
Разволновался он, а кто-бы не волновался, решил взять с собой то, что, как ему казалось, поможет, он собрал и сложил в ящик всю свою броню, взял щит, оружие. И со всем этим поехал в полк, к есаулу. Его сразу к нему пустили, видимо, тот ждал его.
Так и припёрся в кабинет к нему с огромным этим ящиком. Постучался, открыл дверь:
— Здравия желаю. Разрешите войти?
— Здорово, урядник, заходи, — разрешил есаул Бахарев, приглашая его рукой.
Аким втащил в кабинет ящик и несмотря на удивлённый взгляд есаула, без его разрешения стал выкладывать из ящика на свободный стол свои доспехи.
— Товарищ урядник, это вы к чему? — Вдруг раздался голос, который Саблин сразу узнал. Это был голос подъесаула Щавеля. Он сразу его не заметил, тот за дверью сидел. На углу стола.
Аким обернулся, отдал честь:
— Здравия желаю, господин подъесаул.
Комендант станицы и начальник оперативного отдела полка говорил чуть насмешливо и даже улыбался:
— Да брось, Аким, — Щавель держал какую-то бумагу в руке, — ты зачем сюда принёс это?
Саблин чуть-чуть растерялся, наверное, и вправду это выглядело смешным. Или странным.
— Показать хотел. Тут вот… — Он поднял свою кирасу, стал пальцем показывать вмятины… — Вот, и вот шлем…
Щавель встал, подошёл к столу, он поднял щит Саблина, стал осматривать его внимательно. Щит был весь во вмятинах. Двадцать шесть попаданий, одиннадцать навылет. Щавель осмотрел щит с двух сторон, покачал головой: «ишь, ты», и произнёс:
— Непросто вам там пришлось?
— Да уж, поприжали нас с Каштановым дарги.
— Ну, вы-то им тоже дали, я надеюсь?
— Пятерых как минимум, — скромно сказал Саблин и добавил, — с гарантией. Но думаю, что больше, папуасы ещё и мину нашли нашу.
— Папуасы? — Переспросил Щавель, ухмыляясь.
— Ну да, их так лейтенант знакомый называет.
— Это Морозов, что ли?
— Он.
— Хорошие у тебя знакомые, — хмыкнул подъесаул.
В его этой фразе было заложено много смысла: одновременно и восхищение, и какая-то подозрительность.
— А зачем ты броню сюда притащил? — Спросил есаул Бахарев, до сих пор только слушавший их.
— Ну… Не знаю. Показать. — Растерялся Сабин. — Ну, чтобы… Показать… А то говорят в станице невесть что…
— Слушай Аким, — заговорил Щавель, положив руку ему на плечо, — у нас к тебе по поводу эвакуации никаких вопросов нет. По поводу рейда есть, а по поводу эвакуации отсутствуют. Это большое счастье, что вы с Каштановым выжили, жаль, что хлопцы полегли, но и я, и командование полка уверены, что вы дрались, как положено казакам пластунам. Степняки сказали, что вы все погибли. Мы не верили по началу, а как узнали, что у степняков самих восемьдесят процентов потерь, так и призадумались. Хорошо, что этот лейтенант Морозов такой упрямый, не поверил, что все полегли, и поехал за вами. Думал тебя найти. И радировал нам, что нашёл могилу на Ивановых камнях с нашими братами, а потом и следы ваши нашёл. Он наделся, что ты среди выживших.
«Вот оно как, — думал Аким, — значит, Морозов за мной поехал, видно, и вправду я этой Пановой нужен. Не поехал бы он сам меня по всей степи искать, если бы она его не гнала».
