Охота к перемене мест - [32]

Вспомнил Пасечник и выговор, который вкатили начальнику стройуправления в Братске. Тому дали строгача за то, что он построил плавательный бассейн в детском санатории и не уложился в смету. Сделали бассейн, по мнению бухгалтеров, излишне нарядным: выстлали бассейн не метлахской плиткой, а мрамором. Ребятишки там с наслаждением плещутся, бултыхаются. Бассейн попал в достопримечательности города, его охотно показывают самым именитым гостям. Восхищались уже и парламентарии разных стран, и бельгийская королевская чета, и наследные принцы! А выговора с начальника стройуправления до сих пор не сняли...

Вспомнил сегодня Пасечник во всех подробностях и тот случай, когда он никакого выговора не получил, но вынес его себе сам, а выговор из тех, какие снятию не подлежат, хотя пошел этому негласному выговору уже второй год.

В тот катастрофически морозный день разорвало водовод. Котлован затапливало. Нужно было срочно врезаться в другую трубу, ведущую к насосу, и выкачивать воду. Вода быстро превращалась в глыбу льда. Сварка в таких условиях сверхответственная, под силу лишь дипломированному сварщику. «Срочно привезите Кириченкова». Того привезли на машине скорой помощи. Кириченков спустился в котлован неторопливой походкой, не спеша облачался в свои доспехи и, еще не надев каски со щитком, не прикоснувшись к электродам, затеял разговор о том, что в минувшем месяце ему недоплатили столько-то рублей по одному наряду. А вода текла и замораживалась, объект был под угрозой. Пасечника затрясло от негодования: «Нашел время торговаться. Вон с площадки, кусочник!» Кириченков продолжал считать какие-то рубли-копейки. А вода хлестала все сильнее. И тут Пасечник потерял самообладание, схватил Кириченкова за грудки, ударил по скуле, густо заросшей волосами, и побежал к телефону. Когда привезли другого сварщика, Кириченков уже наполовину заварил трубу, а в четыре руки они быстро уняли воду, отвели опасность от котлована.

Пасечник подошел к Кириченкову и попросил прощения. Кириченков стоял измочаленный авральной работой, под глазом синяк, но глаза не злые, а виноватые. Видимо, понял, что перебрал со своей бухгалтерией, если Пасечник вспылил до невменяемости. Пожаловался, бы Кириченков устно или письменно, вещественное доказательство на лице, — не миновать Пасечнику беды. Но Кириченков промолчал, свидетель Михеич промолчал.

Ирина отнеслась к этой новости как к несчастью в их жизни, разрыдалась: и не подозревала, что живет с плантатором, надсмотрщиком. Последний раз она возмущалась рукоприкладством на работе много лет назад, на строительстве Асуанской плотины. Там артелью носильщиков камней командовал «райс», то есть староста, по имени Абут — рослый перекормленный человек с плеткой в руке, с лицом, на котором написано пресыщение властью. Абут наживался на каждом завербованном рабочем, присваивал себе немалую часть его заработка. «Тебя от Абута отличает только то, что у него шесть жен», — сказала она, смеясь сквозь слезы. Пасечник исповедался в своем проступке в горкоме, там его отругали, но во всеуслышание рассказывать об этом не советовали. В тот день Пасечник сам себе вынес строгий выговор с последним предупреждением и с занесением в душу, выговор, который не отменит до конца дней своих...

Наконец Пасечник остался в «третьяковке» вдвоем с понурым Шестаковым.

— Кем в армии-то был?

— Старший сержант.

— А я до гвардии младшего лейтенанта дослужился, малость тебя обогнал. И, между прочим, в первый же день своей военной службы схлопотал выговор.

В тот памятный день с заводских путей Запорожстали отправили один из последних эшелонов с демонтированным оборудованием. Завод уже обстреливали, паровоз стоял под парами, состав длинный-длинный, теплушки вперемежку с платформами. Ходили слухи, что эшелон уходит на Урал, но никто не знал, что станция назначения — Магнитогорск... Вдруг оператор слябинга вспомнил, что забыл взять вертящийся стул, за которым столько просидел у пульта на операторском мостике. Он не представлял себе, как сможет работать без своего стула, и был взволнован так, будто срывалась вся эвакуация слябинга. Пасечник, ни слова не говоря, сорвался с места и помчался в опустевший прокатный цех, который монтировал когда-то. Обстрел не ослабевал, но Пасечник благополучно приволок вертящийся стул. Именно эта пробежка под снарядами укрепила в решении не эвакуироваться с заводом. Он заявил, что уходит на фронт и отказывается от брони, за что директор Запорожстали Анатолий Николаевич Кузьмин устно объявил ему строгий выговор. В тот же день Пасечник подался к разведчикам полка — шел бой на окраине его родного Запорожья, это было 18 сентября 1941 года. Он скрыл, что не подлежит мобилизации. Первые дни так и воевал в каске монтажника, солдатских касок на всех не хватало.

— Выговор мне Анатолий Николаевич, царство ему небесное, дал правильный, — сказал Пасечник, — но совесть моя перед ним чиста... Ты тоже прожил сегодня день с чистой совестью, а я вынужден объявить тебе в приказе строгий выговор, вот ведь какая несправедливость!.. Я недавно снова читал о Серго Орджоникидзе, до сих пор учусь у него жить и работать. Был случай — он вынес несправедливый выговор директору научного института Федоровскому, чьим именем недавно назвали набережную в городе Горьком. Когда Серго убедился в своей ошибке, то позвонил Федоровскому в полночь, извинился, сказал, что выговор аннулирован специальным приказом, а приказ будет завтра напечатан в газете... Почему у меня совесть нечиста? Почему я и подметки не стою товарища Серго, дорогого моему сердцу с юных лет? Да потому, что он извинился и отменил выговор, а я после публичного выговора объявляю тебе благодарность с глазу на глаз, выговор же отменить не смогу... Сам я на своем веку получил немало выговоров, когда ни сном ни духом не был виноват. Но если бы мне выговор дали сегодня, он был бы справедлив. Уже за одно то, что объявил тебе несправедливый выговор.