Охота для всех - [29]

Спаниель прекрасно ведет себя в зарослях кустарника, он смело лезет в колючую чащу и поднимает зайца с лежки, извещая об этом хозяина коротким, отрывистым лаем.

Как я уже говорил, представители самых разных подвидов спаниелей превосходно плавают, в особенности же хорош на воде спаниель, выведенный в окрестностях Пон-Одемера, с чуть более короткими лапами, чем у большого спаниеля. Он отличается роскошной белой шубой в коричневую крапинку и чудесными длинными ушами с очень кудрявой шерстью.

Я уже упоминал о том, что спаниель испытывает к своему хозяину самые нежные чувства. Случается, правда, что чувства эти бывают так сильны, что вызывают бурную ревность ко всем и вся, так что бедный пес становится совершенно невыносим.

Мой Атос, чудесный французский спаниель, однажды укусил четырехлетнего ребенка, которого я приласкал у него на глазах. К счастью, в то время он был уже очень стар и лишился клыков, иначе эта дурная «шутка» могла бы иметь для бедного малыша очень печальные последствия.

Да, странноватый это был пес, мой Атос! Он всегда был серьезен, невозмутим, спокоен, почти суров. Я никогда не видел, чтобы он играл. Кроме меня он никого на белом свете не любил. Из всех занятий для него существовала только охота, так что он даже не хотел выходить со мной из дому, если при мне не было ружья, предпочитая коротать время под моим письменным столом.

Атоса невозможно было заставить сидеть в конуре, он непременно хотел простора и свободы, хотя это вовсе не означало, что он желал непременно разгуливать по дому; как я уже говорил, он все время по собственной воле сидел под моим письменным столом, но сама мысль быть помещенным вопреки своему желанию в замкнутое пространство приводила его в отчаяние и вызывала бурный протест.

Сколько он изгрыз дверей, и подсчитать невозможно! В конце концов он испортил и обломал себе все зубы, потому что постоянно пытался вырваться на свободу и удрать из будки, что он особенно часто проделывал по ночам.

Спаниели вообще очень расположены к людям — Атос был исключением, подтверждающим правило, — но зачастую ведут себя с другими собаками как заправские забияки. Я не стал бы утверждать, что спаниель нападет первым, но он всегда очень отважен.

После войны я привез к себе, в свой загородный дом, моего большого шотландского спаниеля, Тома I, который героически выдержал все испытания, выпавшие на его долю во время осады Парижа[68], ибо кроме того, что он вместе со всеми осажденными постоянно бывал голоден, он еще и рисковал в любую минуту быть съеденным. Он сопровождал меня во время сражения при Шампиньи[69], и солдаты из моего батальона, бойцы морской пехоты, люди вообще-то суровые, были поражены его отвагой, преданностью и разумом, а потому абсолютно единодушно, под одобрительные восторженные крики приняли решение обеспечить ему ежедневный рацион на уровне солдата.

С того самого дня до конца осады мой чудный пес уже мог не бояться превратиться в рагу.

Мы вместе оставили военную службу, когда пришло время, и бок о бок появились на пороге нашего дома. Увы! Домик был разграблен врагами… Наш бедный департамент Луаре[70] так пострадал в тот ужасный год!

У одного из жителей деревни был огромный дог, который главенствовал над всеми собаками округи. В первый же день по приезде я проходил мимо его дома, а за мной по пятам следовал Том. Как только этот гигант заметил моего спаниеля, он тотчас же, безо всякого предупреждения, как истинный крестьянин, ненавидящий горожан, бросился на бедного Тома. Мой верный пес не ожидал такого вероломства и был застигнут врасплох, но не растерялся и тотчас же сумел высвободиться из мертвой хватки, хотя и оставил в зубах бессовестного агрессора кусочек кожи и пригоршню шелковистой шерсти.

Хозяин дога осклабился и принялся насмехаться над нами. Видно, ему очень нравилось наблюдать за тем, как его великан треплет собаку «горожанина».

Вырвавшись из мерзкой пасти злобного чудища, Том, который имел честь состоять на довольствии в батальоне морской пехоты, понял, что надо победить или умереть. Без единого звука он отступил назад, сжался в комок, присел на задние лапы, ловко уклонился от нового нападения противника, а затем схватил дога за переднюю лапу зубами и опрокинул его на спину.

Настоящий боксерский прием! Французский прием! Прежде чем дог пришел в себя после столь неожиданного маневра, Том бросился на врага и принялся яростно терзать его живот. Я почти не узнавал моего смирного спаниеля: шерсть дыбом, глаза налиты кровью, ноздри раздуты.

— Смелей, мой матросик!

Боль, очевидно, была ужасна, ибо несчастный дог испускал просто-таки душераздирающие вопли. Когда я счел, что он уже получил хороший урок (а я, должен сознаться, не торопился, ибо насмешки хозяина разозлили меня), я с большим трудом оттащил моего спаниеля, а ведь тот никак не хотел ослабить хватку и отпустить жертву.

Изодранный в клочья дог, с огромной раной в брюхе, так что кишки едва не вываливались, ползком добрался до хозяина, а Том пристально следил за ним и глухо ворчал. Вид у него был при этом разъяренный и… добродушный одновременно, словно он хотел сказать: «Вот такие мы, парни с флота! Да!»