Ох, Мороз, Мороз... - [48]

В гостиной было тихо. Павел Мороз спал. Спал в неудобной позе, завалившись на бок и положив голову на засаленную диванную подушку. Ступни его при этом по-прежнему касались пола, как будто он просто в какой-то момент упал на бок и мгновенно уснул.

Инга осторожно поставила поднос на пыльный журнальный столик. Когда он только вошел в эту комнату, он казался в ней абсолютно инородным, чужим, отдельным от этой комнаты и этой квартиры. Сейчас же, спящий, он как-то… вписался. В интерьер. Инга нервно хмыкнула. Зажала себе рот рукой. Спит же человек. Похоже, что минувшей ночью бессонницей страдала не только она.

Инга стояла, смотрела на спящего Павла и не знала, что делать. Разбудить? Накрыть одеялом? Она в первый раз оказалась в такой ситуации. В первый раз в ее доме спит мужчина. Которому она впервые в жизни готовила еду.

Она ничего так и не сделала. Не стала будить. Побоялась укрыть — чтобы не разбудить. Сидела и смотрела, как он спит. В какой-то момент увидела вдруг, что на пальце нет обручального кольца. И все-таки отправилась на кухню — курить и пить кофе.

Знакомый незнакомец спит в гостиной ее дома. В бежевом джемпере и синих джинсах. Без обручального кольца. Павел-Валерьевич-Мороз-Патрик-Морская-Звезда-мужчина-с-которым-она-вчера-занималась-любовью. Кто ты?

Он проснулся ровно в тот момент, когда Инга зашла посмотреть, как он.

Моргнул — и тут же сел на диване. Поморщился.

— Я заснул? Черт, как неловко вышло. Сколько я… — он посмотрел на часы. — Полчаса, да?

— Сорок минут, — тихо ответила Инга. На его щеке отпечатался рисунок гобеленового плетения подушки.

— Извини.

— Не страшно, — Инга подошла к дивану. — Только чай остыл.

— Можно подогреть.

— Я, наверное, лучше новый заварю.

— А я не про чай.

Павел протянул руку — и вот она уже на его коленях. Снова.

Целоваться с ним умопомрачительно. Тебя целует Мороз — и в противовес его холодной фамилии это дарит ощущение тепла и восторга. Инга не знала, как целуются другие — а от его поцелуев у нее замирало, а потом неслось вскачь сердце, перехватывало дыхание и что-то горячо распускалось внутри, прямо в животе. Комплекс хозяйки, не успев пискнуть на прощание, исчез. И все остальные комплексы замолкли. Инга жарко целовала и позволяла целовать себя. Почувствовала, как его пальцы стали расстегивать пуговицы на ее рубашке — и отстранилась, чтобы было удобнее.

— Ты ужасно красивая, — шепчут его вспухшие губы, пока пальцы путаются в пуговицах и петлях.

— Вчера было темно, — шепчет, задыхаясь, она.

— Зато сегодня светло, — он распахивает рубашку и смотрит на ее грудь. Лифчика на Инге нет. Он поднимает взгляд — и у нее начинает кружиться голова. Он так смотрел на нее вчера. И смотрит сегодня. И это что-то значит — но сейчас она не в состоянии сообразить — что. Особенно когда его ладони накрывают ее грудь. — А ты мне вчера под покровом темноты расцарапала спину и наставила засосов.

— Правда? — ахает недоверчиво Инга, на мгновение забыв даже о его руках и их поглаживающих движениях. — Правда?!

— Смотри, — он наклоняет голову. У основания шеи, сбоку, и в самом деле — темно-розовое пятно.

— Боже мой… — Инга неверяще качает головой и снова зажимает рот рукой. А Павел смещает руки назад и вниз, подхватывает ее под ягодицы и встает.

— Давай добавим еще, — его хриплый шепот отдает теплом прямо в ухо и гонит волну мурашек по телу. — Где ты спишь?

Внутренняя хозяйки что-то пискнула про интерьер спальни, который не менялся с того времени, как Инга была подростком — но ее никто не слушал. А скоро двоим в квартире стало вообще не до интерьеров.

***

Место, на котором им предстоит заниматься любовью, снова узкое. Им снова на это плевать. Павел умудряется одновременно стаскивать одежду и с себя, и с Инги. Она ему помогает — но судя по его негромким порыкиваниям — больше мешает. И вот, наконец, из одежды у них на двоих остаются ее трусики и его часы.

— Помнишь… — обод часов холодит ее бедро, когда его рука опускается совсем низко. — Помнишь, я кое-что тебе обещал?

— Ч-ч-что? — голос слушается плохо, все ее существо сейчас там, где вот-вот окажутся его пальцы.

Павел не отвечает. Вместо ответа его палец ныряет под тонкий трикотаж. У нее сердце бьется комком в горле, у него — комом, но гораздо ниже. Не двигаются оба. И тут все же раздается его голос — низкий, хриплый.

— Ты такая влажная, девочка моя… Ты вся течешь. Ты так хочешь меня…

В голове что-то взрывается обжигающим фонтаном. Тогда, только читая эти слова, она чуть не сошла с ума от вожделения. Сейчас, когда эти же слова он шепчет ей вслух, и пальцы его именно там, где и обещал — Инга таки сходит с ума. И она делает ровно то, о чем он тогда писал. Медленно и широко разводит ноги и тягуче стонет:

— Па-а-а-а-ш-ш-ш-а-а-а….

Сначала он гладит ее прямо через ткань. Едва не доводит сначала до разрядки, а потом до бешенства — когда отстраняется, чтобы все же снять трусики. К тому моменту Инга забывает, кто она, как ее зовут, и вообще во всем мире для нее существуют только его бесстыжий шепот, который дословно повторят те слова, которые она и так никогда не сможет забыть. И его бесстыжие пальцы.