Огюст Бланки - [82]

Во-первых, Бланки объясняет полумесячную задержку со своим ответом плохим состоянием здоровья, подорванного тюрьмой, неожиданным, внезапным характером нападения на него и необходимостью изучить пути, по которым «документ» появился на свет.

Во-вторых, он подчеркивает преднамеренность публикации «этого удара наемного убийцы ножом в спину». Бланки связывает появление «документа» с политическими замыслами правительства, стремящегося устранить врага, который приобрел огромное влияние на массы: «Для вас хороши все средства, могущие раздавить опасного соперника... Этот «документ Ташеро» был вам необходим, и вы его нашли».

В-третьих, он подчеркивает коренное противоречие основной версии провокации против него. С одной стороны, в конце октября 1839 года Бланки будто бы в страхе подло выдает министру внутренних дел все тайны «Общества времен года», а уже вскоре, в январе, на процессе он смело и открыто бичует своих судей. «На следующий же день, — пишет Бланки, — этот подлец стоит во весь свой рост перед палатой пэров! Он говорит дерзости судьям! Он оскорбительно молчит! Он подтверждает перед всем судилищем факт заговора! Он публично унижает тех, колени которых он накануне обнимал, трясясь от страха! Как согласовать эту низкую выходку от 22 октября, когда он был далек от опасности, с его порывом храбрости 14 января перед лицом опасности?»

В-четвертых, фактическое содержание так называемых «показаний» вообще уже не было тайной для властей в конце 1839 года. Бланки указывает, что факты, о которых говорилось в «документе Ташеро», были известны ста пятидесяти членам «Общества», а не только ему и Барбе-су. Что касается списка руководителей, то в комитете того времени был тайный агент полиции, один будущий провокатор. Не в этом ли источник всего дела? К тому же в «документе» десятки ошибок в датах и фактах, искажающих истину.

В-пятых, Бланки подчеркивает нелепость гипотезы своих врагов, по которой он представил полиции свои показания, чтобы сохранить жизнь, тогда как после помилования Барбеса, по его мнению, король обязательно должен был помиловать и Бланки. Он пишет: -«Измена! Но зачем? Чтобы спасти мою голову, которая, как это всем известно, не подвергалась никакой опасности? Спущенная с цепи месть не могла в своей ярости воздвигнуть эшафот; мог ли он вырасти после восьмимесячного успокоения и забвения?»

В-шестых, он отвечает на вопрос тех своих противников, которые спрашивали, а не хотел ли Бланки показаниями добиться облегчения условий своего неизбежного заключения в тюрьме? «Мон-Сен-Мишель и Турская исправительная тюрьма могут ответить на этот вопрос. Из всех моих товарищей кто испил столь полную чашу зол, как я? В продолжение целого года вдали от меня умирала от отчаяния любящая женщина; а потом четыре долгих года передо мной стоял, в уединении моей камеры, призрак той, которой уже не было в живых, — вот пытка, выпавшая на долю только мне и выстраданная мною в этом дантовом аду. Я вышел оттуда с поседевшими волосами, с разбитым сердцем и изломанным телом, — и вдруг я слышу над своим ухом крик: «Смерть изменнику! Распнем его!»

В-седьмых, Бланки гневно отвергает домыслы о том, что за свое предательство он получил деньги. «Ты продал твоих братьев за золото, — пишут продажные перья беспросыпных гуляк. За золото, чтобы есть черный хлеб и пить из чаши зол? А что приобрел я на это золото? Я живу на чердаке на пятьдесят сантимов в день. Все мое состояние заключается в данную минуту в шестидесяти франках. И это меня-то, жалкую развалину, которая волочит по улицам разбитое тело, прикрытое потертым платьем, — это меня-то громят за продажность, в то время как слуги Луи-Филиппа, превратившись в блестящих республиканских бабочек, порхают по коврам муниципальных салонов и с высоты их добродетели, вскормленной на службе разным гцсподам и хозяевам, клеймят позором несчастного Иова, ускользнувшего из тюрьмы их повелителя!»

В-восьмых, Бланки утверждает, что «документ Таше-ро» не может обладать никакой достоверностью, поскольку под ним нет его подписи. «Даже нет подписи! — заявляет Бланки. — Возможно ли это? Как! У ног победителя, весь в его власти лежит его старый и самый опасный враг, отдав в его распоряжение свое прошлое и самого себя! И от него не требуют никакой гарантии! У него не просят никакого залога, даже его подписи!»

В-девятых, наконец, Бланки обращает внимание на такую несообразность в тексте документа, как использование в нем его предполагаемым автором первого лица («я», «мне», «меня»), а потом неожиданный переход к третьему лицу («он», «ему», «его»). Не говорит ли это о том, что документ написан в спешке не одним, а по меньшей мере двумя лицами?

Таково содержание ответа Бланки. Его основные положения приведены здесь в интересах выяснения дела в ином порядке, чем в оригинале, ибо он написан на одном страстном эмоциональном дыхании, когда автор явно стремился не к предельной систематичности, а выражал прежде всего свои чувства, свой гнев, возмущение, ярость. «О, люди, люди' — в отчаянии восклицает Бланки, — у вас за пазухой всегда есть камень, чтобы бросить им в невинного! О, люди, как я презираю вас!»