Огюст Бланки - [68]

В конце концов был издан декрет о том, что эмблемой Франции останется трехцветный флаг. Правда, члены Временного правительства будут носить бант красного цвета, его привяжут к древку трехцветного знамени.

Но эта вынужденная уступка только подчеркнула смысл сделанного выбора: революция является буржуазной с некоторым, временным пролетарским, социалистическим дополнением,..

Но не успели министры прийти в себя от волнений по поводу решения символического внешне, но принципиального по существу вопроса, как снова им пришлось столкнуться с не менее важным, но более конкретным требованием восставшего народа. Коридоры и залы Ратуши заполнили вооруженные люди, явившиеся прямо с баррикад. Их лица и особенно руки были черны от пороха, их одежда представляла собой живописные лохмотья. Группа инсургентов без всяких церемоний ввалилась прямо в зал заседаний правительства. Вперед выступил высокий, атлетического сложения человек в рабочей блузе. О нем ничего не известно, кроме имени. Его звали Марш. Он с грохотом опустил на паркет приклад тяжелого ружья и громко заговорил:

— Граждане! В течение одного часа мы требуем принять решение о праве на труд и об организации труда! Такова воля народа!

Министры молчали, пораженные не столько краткостью, сколько огромным и страшным содержанием этой по-пролетарски красноречивой речи. Между тем Марш сделал всего один столь же лаконичный жест, указав рукой на окна:

— Народ ждет.

Члены правительства заговорили о своем сочувствии к нуждам трудящихся. Но тут же указали на исключительную сложность вопроса. Право на труд не было новым требованием. О нем писали еще французские просветители и демократы XVIII века. Сторонники Бабефа объявляли его естественным правом. Фурье объявил его первым среди всех прав человека. Для Луи Блана оно было равносильно праву на жизнь и являлось главной целью его проектов организации труда. Совершенно неожиданным было второе требование — об организации труда, то есть передаче государству функций частных владельцев предприятий, капиталистов. Речь шла о лишении буржуазии одной из ее величайших привилегий. Решить вопрос об организации труда, да еще за один час, невозможно. Один из министров, однако, не растерялся. Он предложил Маршу написать или продиктовать то, чего хотят рабочие. Делегат рабочих смутился. Он был грамотным, но оказался явно неподготовленным, чтобы в виде импровизации изложить текст декрета. Вмешался Луи Блан и коротко изложил свой проект производственных ассоциаций. Завязалась острая дискуссия. Дело завершилось компромиссом, то есть новой уступкой Луи Блана. Правительство обязалось гарантировать рабочему его существование трудом и обеспечить работу для всех граждан.

Но окончательно провалить идею «организации труда», имевшую явно социалистический характер, не решились. 28 февраля новая демонстрация рабочих потребовала «организации труда» и учреждения особого «министерства труда» с целью «уничтожения эксплуатации человека человеком». Вее попытки Временного правительства уклониться от принятия этих требований не удались. Пришлось создать «Правительственную комиссию для рабочих» во главе с Луи Бланом и Альбером, которая должна была заседать отдельно от правительства в Люксембургском дворце. Затем родились Национальные мастерские и другие мнимые социалистические затеи. Вскоре выяенится, что все это было лишь маневрами, предназначенными сохранить и укрепить господство буржуазии и отвергнуть все стихийно социалистические притязания рабочих. Но для начала новорожденная республика обзавелась впервые в истории социальными учреждениями.

25 февраля Бланки уже приехал в Париж. Исполнилось восемь лет с тех пор, как его увезли из столицы в тюремной карете. У него были основания для торжества: его смертельный враг Луи-Филипн изгнан, а он, преодолев страшные испытания, вернулся. Но вернулся ли он победителем? — вот в чем заключался для него главный вопрос. Не произойдет ли с новой революцией то, что случилось в 1830 году, когда победу подло украли у народа? И вот по улицам Парижа идет маленький человек, которого с трудом могут узнать даже друзья. Он выглядит так, будто отсутствовал не восемь, а тридцать лет. Он совершенно поседел, его бледное лицо носит следы тюремного изнеможения. Он одет во все черное и никогда не снимает черных перчаток — символ его вечного траура по незабвенной Амелии. Ему всего 42 года, но можно дать все шестьдесят. Вокруг него необычно бурлящий, но уже торжествующий Париж с еще не разобранными баррикадами. Происходит какой-то всеобщий политический карнавал. Гремят барабаны, звучит «Марсельеза», всюду трехцветные и краевые флаги и толпы ликующих людей, в которых настоящие борцы за революцию все больше теряются среди тех, кто ждал решающего перелома событий и теперь присоединился к победителям. В демонстрациях участвует множество священников, они освящают торжественно сажаемые деревья свободы...

Бланки потребовалось всего несколько часов, чтобы встретить друзей по старым тайным обществам. Они вышли прямо из битвы и буквально пахнут порохом. С первых слов торопливых рассказов Бланки стало ясно, что, как он и предполагал, дела в Париже обстоят не так-то просто. В Пале-Рояле, где зарождалась уже не одна революция, Бланки окружила плотная толпа друзей. Весть о его приезде разнеслась молниеносно. Друзья предостерегают его, говорят, что внешняя радостная атмосфера Парижа обманчива. Среди членов Временного правительства нет истинных революционеров. Еще ничего не решено. Гарнизон Венсеннского замка еще не сдался. Форт Мон Валерьен еще грозит Парижу своими пушками, а в Ратуше спешат разобрать баррикады и поскорее разоружить народ. Вилкок, сидевший в Мон-Сен-Мишель в соседней камере, рассказывает Бланки историю с красным флагом, пересказывает заявления Ламартина и Луи Блана. И все предостерегают его. Но Бланки уже видел список членов правительства и понял все, нет необходимости его убеждать, что революция не решила реально пока ничего из того, чего добивались революционные социалисты. Все хотят знать, что думает сам Бланки, и он наконец заговорил своим сухим, резким голосом: