Огюст Бланки - [62]

Июльская монархия боялась оппозиционной прессы. Вот почему 4 декабря 1844 года у постели больного Бланки собрались сразу пять врачей. В составленном ими протоколе после длинного перечисления болезней, которыми страдал Бланки, они пришли к заключению, что «крайне необходимо, чтобы Бланки был немедленно перемещен в южный климат, где он мог бы воспользоваться теплым воздухом и помещением, проветриваемым и солнечным». Медики откровенно сказали властям, что дни Бланки сочтены и надо спешить.

Уже в декабре Луи-Фплипп подписывает помилование Бланки. Этот акт милосердия типичен для морального облика «короля-гражданина». Помилован был умирающий. Если же он выживет, то пожизненное заключение будет лишь заменено на строгое пожизненное полицейское наблюдение. Королевская милость преследовала и еще более коварную цель: усилить раскол среди революционеров, оживить конфликт между Бланки и Барбесом, который вместе с другими участниками дела 12 мая оставался в тюрьме. Король хотел скомпрометировать Бланки своей милостью, вызвав недоброжелательство, зависть его товарищей.

Во всяком случае, 9 декабря королевский прокурор Тура сообщил начальнику тюрьмы, что Бланки свободен. Когда больному объявили о помиловании, то он испытал явное замешательство. Само по себе слово «свобода» должно бы, казалось, вызвать восторг, радость, счастливое удовлетворение. Но почему помилован только он, тогда как Барбес, Бернар, Дельсад, Киньо, Годар, Валь-ер, Эспинуз остаются в тюрьме? Он, Бланки, который вовлек их в опасное предприятие, окончившееся трагической неудачей, получает свободу, а его товарищи остаются в тюрьме! Как ни измучен был Бланки болезнью, его сознание оставалось совершенно ясным, и он немедленно понял, что речь идет о коварном маневре, предназначенном скомпрометировать его честь революционера и тем самым навсегда лишить доверия товарищей. Он уже никогда не сможет рассчитывать на то, что его призывы к революции найдут отклик, что они воодушевят людей на подвиг. Следовательно, речь идет о том, чтобы он, приняв помилование, отказался от продолжения дела, которое было смыслом его жизни. И Бланки пишет гневное письмо адвокату Дэну, с тем чтобы он передал его решение министру: «Я не только не желаю принять помилование, но я, будучи тяжело больным, предпочитаю, чтобы меня немедленно возвратили в карцер, чем выйти на свободу без моих друзей. Скажите министру, заявите ему категорически, что я настаиваю на полной солидарности с моими единомышленниками. Уж не думают ли они, что эта святая солидарность может быть разорвана насилием пыток? Никогда! Это она поддерживала меня в страшных испытаниях; в ней одной состоит наша сила».

Он также пишет мэру Тура и вновь повторяет, что чувствует себя ответственным за тюремное заключение товарищей: «И если я выйду из тюрьмы, то только последним из них всех. Если мне удалось сохранить жизнь во время всех испытаний, то лишь благодаря шансам на продолжение борьбы. Но стать свободным без них было бы для меня крайним несчастьем. Я протестую со всей силой, которая еще у меня остается, против этого «помилования», которым хотят окончательно меня доконать. Я отвергаю его с негодованием...»

«Реформ» публикует письма Бланки, которые производят огромное впечатление. Дело в том, что обстановка тогдашней Франции остро ставила вопрос политической этики вообще и морального облика революционера в частности. Революционер изображался господствующими верхами в облике бандита, разбойника, если не хуже. Эта тенденция служила маскировкой и оправданием полнейшего аморализма орлеанистского режима. В истории Франции три политических периода ознаменовались временем господства безнравственности во всех ее проявлениях. Это эпоха Регентства (начало XVIII века), Директории (период от якобинцев до Наполеона) и Орлеанской монархии. Все эти три отрезка французской истории отличались чудовищным моральным падением в политике, жизни и нравах верхов. Правление Луи-Филиппа было, пожалуй, самым грязным из них. Пороки старой монархии сочетались в ней с бесстыдством жадно хватавшей все блага буржуазии. Самые низменные вожделения царили в верхнем слое французского общества. Олицетворением порочности и ханжества был сам Луи-Филипп. Спекуляция, подлог, все виды мошенничества и разврата процветали среди самых влиятельных и самых богатых. Один из ярких представителей революционеров 1848 года, Марк Коссидьер, писал: «Все высшие классы, не опасаясь суда общественного мнения, отдавались, под влиянием развращенности монархического строя, одной лишь болезненной страсти — стяжанию. Между тем Франция страдала в самых глубоких своих жизненных основах. Страна энтузиазма и великодушных порывов, поколебленная в своих навыках, насилуемая в нормальных проявлениях жизни великой нации, не могла долго покоряться такому гибельному правлению».

Революционная сила, выступавшая против режима Луи-Филиппа, должна была обладать моральной чистотой, благородством не только в целях, но и в средствах борьбы. Поэтому акция Бланки, его отказ от помилования, его защита безупречности своей революционной чести служили не только проявлением его личных качеств или интересов, но своего рода знамением эпохи. И эта акция Бланки, как и многие другие подобные действия в защиту чести революционера, играли для французского, да и не только французского, освободительного движения огромную роль. Революция и ее вожди должны, чтобы победить, обладать превосходством не только в материальной силе, но и в своем нравственном благородстве.