Огюст Бланки - [55]

включая трех пленных русских генералов во времена Наполеона!

У него хватает воли сосредоточить свои мысли на занятиях наукой. Несколько тысяч страниц он исписал в своей камере. К сожалению, невозможно узнать, о чем он писал. Рукописи оп передал матери, а она с ее своеобразной мерой ценностей решила однажды уничтожить их и сожгла как ненужный и даже, возможно, опасный хлам. Так оказался утраченным бесценный источник сведений о годах жизни и деятельности Бланки во время заключения в Мон-Сен-Мишель. И все же мать Бланки достойна благодарности: ведь она одна в это время поддерживает его связь с внешним миром. Огюст ждал приезда Амелии. Но в сентябре приехала ее мать и то лишь для того, чтобы сообщить ему о болезни его жены, не позволяющей осуществить задуманный план поселиться вблизи тюрьмы.

Между тем свидания Бланки с матерью, разрешенные по приказу из Парижа, крайне раздражают начальника тюрьмы Террье. Якобы из предосторожности он приказывает перевести Бланки в другую камеру. Если бы этот садист и лицемер знал, к каким последствиям приведет его злобное решение! Новая камера Бланки находится как раз над камерой другого заключенного по делу «Общества времен года», Гильмена. Через дымоход Бланки смог установить с ним связь и узнать важные новости. Оказывается, недалеко от Мон-Сен-Мишель, в Авранше, живет его друг Фюльжанс Ширар, адвокат, не раз защищавший в судах революционных республиканцев. Он узнает также, что Жирар уже несколько месяцев поддерживает связи с заключенными в Мон-Сен-Мишель, особенно с Барбесом. В сознании Бланки мгновенно просыпается надежда, и он с лихорадочной торопливостью пишет письмо другу. В нем Огюст говорит, что до сих пор его попытки установить связь с внешним миром не имели никакого успеха. «Тем более я рад, — пишет Бланки Жирару, — что ты поддерживаешь связь с нашими друзьями. До сих пор я ничего не знал об этом из-за системы камер, изолирующих меня от тех, кто поддерживает отношения с тобой. Моя мать собирается в Авранш перед последним свиданием со мной, и я вручаю ей это письмо, чтобы она передала его тебе. Представь себе, как я буду рад узнать о твоих новостях, что я приобрету возможность получать их от тебя и впредь. Если ты сможешь прислать мне газету, которую ты выпускаешь, то это будет для меня большой радостью. Я очень спешу, ибо моя мать вот-вот должна прийти. Передай ей на словах то, что ты не хочешь или не можешь написать».

Вскоре мать доставляет Бланки ответ Жирара, который преображает моральное состояние Огюста. Осужденный на смерть, замененную пожизненным тюремным заключением, которое равносильно смерти, но лишь медленной, он воодушевляется надеждой на свободу. Речь идет, конечно, о мысли, которую он подавлял в себе как несбыточную, — о свободе! Об этом он и пишет другу в письме 10 октября 1840 года:

«Мой дорогой Фюльжанс!

Месяц назад я получил твое письмо, доставившее мне много удовольствия: ведь так давно голос человека не проникал ко мне из внешнего мира. Мне показалось, что я снова родился на свет, что я воскрес из могилы. Живя на этой несчастной скале, забываешь рано или поздно, что где-то есть общество, уделом которого являются не одни только страдания. В конце концов начинаешь думать, что в мире нет ничего, кроме тюремщиков, ключей, стен в сто футов высоты и часовых, которые ходят вокруг тебя, как алчущие добычи львы...

И здесь, конечно, живут люди. Ведь я и мои товарищи все еще живы, но во всяком другом месте гораздо лучше. Было бы, право, лучше сбежать тайком из Мон-Сен-Мшнель. У меня рождается такое желание, но одна мысль тотчас же меня удерживает. Если благодаря исключительному счастью нам и удалось бы вырваться из этого ада, то у наших врагов явилось бы сильнейшее желание вернуть нас обратно. За нами устроили бы быструю и энергичную погоню, а между тем, допуская самый благоприятный случай, мы могли бы выиграть не больше двух часов до того, как наше бегство заметят. За это время далеко не уйдешь. Нас начали бы преследовать н без заранее составленного плана бегства поймали бы, конечно, очень скоро.

Мы находимся на берегу моря, и этим надо воспользоваться, не теряя времени. Я знаю, что ты уже занимался этим проектом, который, однако, пришлось отложить из-за непредвиденных обстоятельств. Кажется, у тебя в Гранвиле есть знакомый лодочник, моряк, который перед тобой в долгу, который мог бы доставить нас на Джерсей после того, как мы убежим отсюда...

Если бегство удастся, то оно произойдет ночью; у нас впереди не будет и двух часов. От Мон-Сен-Мишель до Гранвиля около тридцати километров. Как, по твоему мнению, мы должны действовать после бегства? Куда лучше всего нам направиться?.. Как мы погрузимся ь лодку? Надо ли предупреждать тебя заранее днем или ночью? Мое письмо дойдет до тебя верным путем, который тебе уже известен. Перешли мне ответ таким же образом и набросай наиболее подходящий, по твоему мнению, план...»

Из письма видно, что Бланки не сломлен тюрьмой. Целеустремленная энергия, как всегда, просыпается в нем, как только обнаруживается хотя бы малейшая возможность действовать. Шансы на успех невелики. Риск огромен. Но Бланки полон оптимизма и заканчивает письмо в шутливом тоне. Он смеется над тем, что Жирар в одной своей статье превозносит растущие на скале якобы очень хорошие фиги: «Знай, ищи дорогой Фюльжанс, что на Мон-Сен-Мишель нет ничего хорошего, ничего решительно. Я не дам и двух грошей за твой Мон-Сен-Мишель, и если бы от меня зависело, то я начинил бы его брюхо шестью тысячами килограммов пороха и взорвал бы этот дьявольский савойский пирог».