Огоньки на той стороне - [19]

Шрифт
Интервал

; и он, зная, что счастье и любовь возможны только в этом, действительном мире, не понимал, как может все это быть там, где нас нет. А огоньки на той стороне? Да, на той стороне, но в этой жизни.

Понять Надю Шнобель не мог, как ни пытался. И с новым, упрямым и покорным пылом он выбивал половики, уничтожал рыжих и черных тараканов, терпеливо слушал ее звучные речи, чесал белопенную спинку и целовал золотой завиток на правой груди. И думал: что же, что она все-таки в нем нашла?

Между тем ларчик открывался просто, и, находясь по сравнению с Григорием Ивановичем в выгодном положении человека осведомленного, я хочу поделиться некоторыми сведениями и соображениями — если не с героем, так с читателем.

Истекший к моменту появления нашей героини на страницах этой повести отрезок Надиной жизни оставил по себе память: подкрашенную фотокарточку с надписью «о. Рица» и сильнейшее душевное потрясение. Издерганные нервы ее нуждались в отдыхе, обманутое сердце — в утешении. Утешения Надя и искала бы — клин клином вышибают — в новой, более, ее языком говоря, задавшейся любви; книги ли заветные навеяли или привычные привычки, но мещанское понятие «семья» Надежда Петровна на себя и примерить стеснялась… Искала бы, да слишком уж тяжело далось ей последнее приключение; и каждый нерв ее всей памятью живой боли предупреждал: ни о чем таком пока что не моги и думать.

Скажут, не все коту масленица. Скажут, если каждой женщине дать по любимому, да еще и любящему ее мужчине, наступит жизнь, вероятно, не предусмотренная самим порядком вещей на нашей планете: счастливая жизнь. Должно быть, это даже вредно для поддержания климатического равновесия в общественной экологии. А если так, то будем сознательнее, примем наши личные невзгоды как должное, и мирным, счастливым чаепитием в кругу родных и друзей поддержим искомое равновесие. Лишь бы, как говорится, не было войны.

Все бы так и в нашем случае, да вот беда: отсутствие мужчины грозило Надежде Петровне не более не менее как совершенным и полным одиночеством. Тем, что называется мрачным словом — изоляция; и то, что в данном случае ты находишься вроде бы и на свободе, ничего по существу не меняет. Надя ни родственников, ни подруг не имела. То есть совсем никого. Случайно, по злой воле истории, залетела она в сферу обслуживания. Война; пошла, куда пришлось. И теперь, хотя матюгами не стеснялась, теперь слишком сознавала она, что другим — здесь — не чета, и знание это, вместо того чтобы быть, как ему и положено, сокровенным, демонстративно стояло в ее дымчатых глазах; и сильно, ох, сильно за то не любили Надежду в ее кругу. А там, где по романтическим своим вкусам и нашла бы себе место: среди зубных врачих или не совсем еще замордованных, молодых школьных училок, — там она оказывалась уже — из низшего круга. Ей могли поставить золотую коронку по знакомству, но на том знакомство и кончалось. В ту эру, до тотального дефицита, продавщица была из ненужных полуденежных.

Может, ее бы и признали за равную по внешне-внутренним показателям, но для этого нужно было — себя показать. Выявить, так сказать, начала не сословные, а индивидуальные. Но: для этого нужно в душе ощутить не желание и возможность равенства, а — действительное равенство. А Надя по неровности душевной впадала то в амбицию, то в уничижение паче гордости.

Ясно поэтому, что очередной мужчина занимал в Надиной жизни и Надином сердце не только свое место. Он занимал там все место — и свое, и чужое, и какое бы то ни было. Ясно поэтому, что, оставшись одна, навыка одиночества выработать она не смогла. Последнее, впрочем, настолько в порядке вещей, что в оправданиях не нуждается. Женщина, предоставленная своей одинокой свободе, есть явление в высшей степени ненормальное, и то, что такая женщина все-таки выживает, танцует и улыбается, для меня лично загадочно.

И вот тут появляется Шнобель. Мужчина — и не мужчина. Не ловец, не охотник; с ним не ждешь, что опять повторится страшное: поймают, насытятся и бросят. С ним жить — безопасно, а это именно то, что позарез необходимо. А в то же время — мужчина как мужчина, хотя по виду и не скажешь; но в этом, как и во всем, внешний вид обманчив… И уж так-то нежен, так… А уж как после всего отразишься в его зеркальных глазах: просто ты не ты, а царица бала, — то уж, кажется, чего еще на свете надо?

Но при всех замечательных качествах Шнобеля Надя не стала бы жить с ним, если бы происходящее у них совсем не соответствовало ее представлениям о себе. О том, что в ее жизни все особенное. Не-как-у-всех. Откуда, как в головы иных женщин приходит полное смешение понятий; как может такое вздуматься, что не только можно, но и должно, например, и невинность соблюсти, и капитал приобрести; словом, как придет в нормально работающую голову захотеть сразу всего, ни от чего не отказываясь, — не знаю. Знаю только, что такие женщины есть, что их много и что некоторые из них даже ухитряются нарушить законы житейской механики и невозможное — осуществить! И к таким-то неуемным, исключительным натурам принадлежала Надежда Петровна. Ей необходимо было найти в избраннике все, что она искала. И по необходимости она нашла это


Еще от автора Юрий Иосифович Малецкий
Няня Маня

Автор этого рассказа — молодой писатель, начавший печататься, к сожалению, не в нашей стране, в в парижском журнале «Континент», и то под псевдонимом. В СССР впервые опубликовался в декабре 1990 года в журнале «Знамя»: повесть «Огоньки на той стороне». Рассказ «Няня Маня» — вторая его публикация на Родине и, надеемся, в «Семье» не последняя.Газета "Семья" 1991 год № 16.


Рекомендуем почитать
Завещание Шекспира

Роман современного шотландского писателя Кристофера Раша (2007) представляет собой автобиографическое повествование и одновременно завещание всемирно известного драматурга Уильяма Шекспира. На русском языке публикуется впервые.


Верхом на звезде

Автобиографичные романы бывают разными. Порой – это воспоминания, воспроизведенные со скрупулезной точностью историка. Порой – мечтательные мемуары о душевных волнениях и перипетиях судьбы. А иногда – это настроение, которое ловишь в каждой строчке, отвлекаясь на форму, обтекая восприятием содержание. К третьей категории можно отнести «Верхом на звезде» Павла Антипова. На поверхности – рассказ о друзьях, чья молодость выпала на 2000-е годы. Они растут, шалят, ссорятся и мирятся, любят и чувствуют. Но это лишь оболочка смысла.


Настало время офигительных историй

Однажды учительнице русского языка и литературы стало очень грустно. Она сидела в своем кабинете, слушала, как за дверью в коридоре бесятся гимназисты, смотрела в окно и думала: как все же низко ценит государство высокий труд педагога. Вошедшая коллега лишь подкрепила ее уверенность в своей правоте: цены повышаются, а зарплата нет. Так почему бы не сменить место работы? Оказалось, есть вакансия в вечерней школе. График посвободнее, оплата получше. Правда работать придется при ИК – исправительной колонии. Нести умное, доброе, вечное зэкам, не получившим должное среднее образование на воле.


Пьяные птицы, веселые волки

Евгений Бабушкин (р. 1983) – лауреат премий «Дебют», «Звёздный билет» и премии Дмитрия Горчева за короткую прозу, автор книги «Библия бедных». Критики говорят, что он «нашёл язык для настоящего ужаса», что его «завораживает трагедия существования». А Бабушкин говорит, что просто любит делать красивые вещи. «Пьяные птицы, весёлые волки» – это сказки, притчи и пьесы о современных чудаках: они незаметно живут рядом с нами и в нас самих. Закоулки Москвы и проспекты Берлина, паршивые отели и заброшенные деревни – в этом мире, кажется, нет ничего чудесного.


Рассказы китайских писателей

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Отец Северин и те, кто с ним

Северин – священник в пригородном храме. Его истории – зарисовки из приходской и его семейной жизни. Городские и сельские, о вечном и обычном, крошечные и побольше. Тихие и уютные, никого не поучающие, с рисунками-почеркушками. Для прихожан, захожан и сочувствующих.