Огонь в затемненном городе (1972) - [29]

Полевая сумка сильно отсырела. Я открыл ее скорее машинально, чем в надежде что-нибудь найти там. И тем большим было мое изумление, когда ко мне в руки первым делом попал «Эстонско-русский словарь». Обложка его покоробилась. Странички свернулись и пожелтели. Но все-таки это был «Эстонско-русский словарь». Из другого отделения я вытащил топографическую карту. И тут же обнаружился заклеенный почтовый конверт. Адрес, написанный карандашом, мне удалось кое-как разобрать. Наш город. Терновая улица. Дом номер пять. Квартира три. Ю. Кярвет.

Кярвет? С Терновой улицы!

Сунув пальцы в рот, я свистнул. Два коротких свистка и один длинный. Это был наш условный сигнал на случай, если одному из нас попадется хорошее грибное место.

Олев свистнул в ответ. Вскоре он был около меня:

— Ну что, боровики?

— Нет, боровиков нету, зато смотри, что я нашел.

Я показал ему полевую сумку, словарь и карту. Затем протянул ему письмо.

— Странно, — пробормотал он. — Адрес сходится. Это же те самые Кярвет, которых мы предостерегли от Велиранда.

— И сумка командирская.

— Похоже, что так.

— Эти вещи надо отнести туда… на Терновую улицу.

— Я тоже так думаю.

Полевая сумка как раз поместилась ко мне в корзинку. Мы спрятали ее на дно, под грибы. Но так как грибов было маловато, сломали несколько красивых веток рябины и положили их сверху.

— Действительно, забавно, — сказал Олев, — что именно мы должны были найти эту полевую сумку! И с тех пор ведь прошло больше года…

— С каких пор?

— Ну с тех, как сумка осталась тут.

Правда. Как быстро летит время! Уже второй год топчут сапоги немецких солдат нашу землю.

Час спустя мы были на Терновой улице.

Знакомый дом. Знакомый подъезд. Дверь в подвал приоткрыта, как и в тот раз, когда мы тут выслеживали Велиранда.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Олев постучал.

За дверью послышались шаги, и дверь отворилась. Мы с Олевом онемели от неожиданности — перед нами стояла Мээли. Мээли Лиивик из нашего класса. А она-то что тут делает?

Я знал, что Мээли с родителями живет в деревне. До войны она каждый день приезжала в школу на автобусе. Но с началом оккупации автобусы перестали ходить, и на время учебы Мээли переселилась куда-то в город. Так вот где она теперь живет!

— Здравствуйте, — сказала Мээли после недолгого молчания.

От изумления я не мог проронить ни слова. Но Олев взял из корзинки ветку рябины и протянул Мээли.

— Мы ходили в лес по грибы, — объяснил он.

Щеки Мээли покраснели, как гроздья рябины, которые она смущенно рассматривала.

— Заходите!

Мы вошли в квартиру.

Я чувствовал себя виноватым перед Мээли. Она, видимо, думала, что мы пришли только ради того, чтобы передать ей эту ветку рябины. А мы вовсе не затем пришли и даже не знали, что можем встретить тут Мээли.

Мы прошли в комнату и сели. Никто из нас не знал, о чем говорить. Из неловкого положения выручила нас средних лет женщина с добрым лицом, неожиданно вошедшая в комнату.

— Это мои одноклассники, — сказала Мээли.

Согласно этикету, мы встали и поклонились. Оказалось, что это Мээлина тетя. Началась обычная беседа, и мы почувствовали облегчение после недавнего конфузного молчания. Разговор пошел о том, что на паек почти невозможно прожить. Все считали, что в деревне сейчас жить легче. Потом Мээлина тетя перевела разговор на школьные темы.

Она поинтересовалась, как мы сдали вступительные экзамены в гимназию. (У Мээли были все пятерки.) Она еще хотела знать, какие отношения между мальчиками и девочками в нашем классе.

Так мы болтали довольно долго, пока я наконец не решился задать главный вопрос:

— Извините, а в этой квартире живет какая… какая-нибудь госпожа Кярвет?

— Я и есть Кярвет, — сказала Мээлина тетя с легким изумлением.

— А ваш муж в России? — спросил я, так как хотел быть полностью уверенным, что письмо адресовано именно ей.

— Почему вы так думаете?

Да, почему я так подумал? Что ей ответить? Ведь письмо, обнаруженное нами в лесу, мог написать любой родственник, или друг, или просто знакомый. Не мог же я начать объяснять, что Велиранд особенно интересовался именно теми семьями, у которых кто-нибудь находился в России или в Красной Армии.

Олев вышел в переднюю и вернулся с полевой сумкой.

— Мы нашли это в лесу, — сказал он.

Госпожа Кярвет взяла полевую сумку, внимательно осмотрела ее и нашла письмо.

Тогда она встала, отошла к окну и принялась читать. Она читала очень долго. Но, может быть, прочитав, она просто так стояла у окна. Стояла спиной к нам и о чем-то думала.

Наконец она повернулась к нам.

— Сейчас я узнала, что восьмого августа прошлого года мой муж еще был жив. Больше я ничего о нем не знаю.

В комнате возникло серьезное и даже чуть подавленное настроение. Нетрудно было догадаться, что сейчас мы здесь лишние.

— Нам пора, — сказал Олев.

Нас не удерживали.

Мээли проводила нас до двери. С ее лица исчезло радостное оживление. Она даже не пригласила нас зайти как-нибудь еще в другой раз. Наверно, она думала сейчас только с своем дяде.

Мы очень хорошо понимали ее.

ГИМНАЗИЯ

И в эту осень школы тоже не смогли начать работать вовремя. Учебный год начался лишь первого октября. Но вместе с ним начался новый этап в моей жизни: я теперь не просто школьник, который кидается камнями или играет в индейцев. Теперь я гимназист, почти что взрослый человек.