Огонь в темной ночи - [36]

— Убирайся вон, банкир!

— Ты угодил прямо в ад, ворюга!

И прежде чем он успел вырваться из этого шутовского карнавала, студенты окружили его.

— Позвольте мне отсюда уйти, сеньоры!

— И ты обещаешь больше не возвращаться, насильник беззащитных желудков?

— Но должны же вы мне за все заплатить?

— Заплатить, заплатить, заладил одно и то же, проклятый вымогатель тощих кошельков!

— Да кто же вы, сеньоры?

— Мы те несчастные, которых ты моришь голодом!

Задыхаясь, сеньор Лусио обхватил голову руками и взмолился:

— Отпустите меня, пожалуйста!

— Поклянись тогда, что ты не вернешься сюда, презренный сборщик налогов!

— Клянусь… — И сеньор Лусио зарыдал. Он прислонился к стене, и тело его безвольно опустилось, точно куль с мукой. Теперь, отказавшись от сопротивления, он мог просидеть так, скорчившись у стены, сколько они захотят.

В это время Зе Мария зажег свет в коридоре, и сеньор Лусио увидел, как он бросился на одного из призраков с кулаками. Свет разогнал кошмарные видения, пробудив от оцепенения его нервы и ум. Воспользовавшись суматохой, поскольку студенты, не успев сбросить балахонов, тузили друг друга как попало, нанося удары направо и налево, сеньор Лусио скатился по лестнице и выбежал на улицу. Только там он почувствовал себя наконец свободным от преследования. В окне второго этажа показались две головы. Студенты его разыскивали. Но теперь он уже не боялся их. Он ощущал в себе достаточно смелости, чтобы не разыгрывать перед ними дурака. И, погрозив кулаком в сторону окна, сеньор Лусио принялся обдумывать оскорбления, которые рвались из глубины его возмущенной и растоптанной души. Но вслух он едва смог пролепетать, жал кий и униженный:

— Дайте мне хоть немного денег…

XII

Лето кончилось почти неожиданно. Как только город, пробудившийся от летаргии, встряхнулся, чтобы поспешно произвести целую серию метаморфоз, вечера сделались короткими и мягкими. Они таяли в тумане, поднимавшемся от реки, который возвещал о наступлении нового времени года.

Начиналась трудовая жизнь. И пасмурные дни вновь прививали горожанам вкус к прерванным томной и пустынной вялостью лета делам. Город связал свою судьбу с периодическими осенними приливами молодежи — осенью в Коимбру отовсюду стекались бурлящие потоки студентов, тысячи парней и девушек приезжали в лицей и университет, и, когда эти перелетные птицы улетали, город вновь становился мрачным, словно вымершим.

Однако дни все еще стояли теплые. Теплые и спокойные, озаренные солнечным светом, который уже не раздражал глаза. Насыщенная запахами лета, осень манила молодежь в поля, на лоно природы, прежде чем зима и суровый ритм университетской жизни помешают их отдыху.

Жулио любил бабье лето. Он ходил по улицам, наслаждаясь последними лучами солнца, сливаясь с радостно возбужденной толпой горожан. Он предпочитал места, где не мог встретить знакомых.

Жулио свернул с тенистой тропинки, проложенной между Крепостной стеной и Ботаническим садом, и направился к широкому проспекту, по обеим сторонам которого тянулись ряды величественных деревьев и заросли кустарника, уцелевшего от жары нескончаемых летних дней. Листва еще хранила утреннюю свежесть, и в сверкающей росинками пыли отражался солнечный свет. Перистые облака над рекой почти сливались с нежной голубизной неба, но очертания университета уже вырисовывались на лиловом фоне. Хотелось вобрать в себя все это — осень, запах опавших листьев, вызванные ими эмоции. Хотелось жить.

Трамваи, покачивающиеся на старых рельсах, быстрые автомобили, молодые женщины с детьми, шедшие вдоль садовой ограды, веселые и общительные, — все словно торопились принять участие в празднике. Потом появились торговки из предместья, шали их были повязаны так, чтобы не скрывать колышущихся при ходьбе бедер, и под тяжестью плетеных корзин с фруктами походка их приобретала ритм танца. За ними с трудом семенила, торопясь изо всех сил, чтобы не отстать, сгорбленная старушка, склонившаяся чуть ли не до земли. И потому ли, что все этим утром было легко и приятно, Жулио представил, как почтенная мать семейства возвращается с рынка и резвый ослик рысцой трусит рядом с ней, нагруженный покупками, заставляя ее то и дело ускорять шаг. Ослик наизусть знает дорогу домой, в садик, отгороженный листами железа и битком набитый всякой живностью. Жулио никогда бы не смог отказаться от этой буколической идиллии, исполненной простой, но всегда желанной прелести, потому что она напоминала ему детство.

Жулио подбросил ногой скомканную бумагу, заметив, что кто-то попытался придать ей форму мяча, и огляделся по сторонам в поисках мальчугана, который, вероятно устав от игры, бросил этот мяч на дороге. Этим утром у него было такое же настроение, как в дни ученья в начальной школе, когда понятие о времени терялось, едва находился кто-то, с кем можно было поделиться ощущением полноты жизни.

Поэтому он с блеском в глазах, улыбаясь, дарил свою радость деревьям и незнакомым людям. Внезапно Жулио вспомнил, как проходило его последнее свободное от дел утро: он воспользовался им, чтобы удовлетворить свою любознательность будущего врача и добился консультации в больнице. На скамейках, поставленных рядами, сидели, дожидаясь очереди, неопрятные люди; казалось, их привели сюда, чтобы они испытали в этой скученности равнодушие себе подобных. Но скамей для всех не хватало. И поэтому другие больные, производящие столь же гнетущее впечатление, толпились в вестибюлях и коридорах и терпеливо ждали; все в них — жесты и взгляды — было исполнено страдальческого и безропотного ожидания.