Огонь под пеплом - [2]

К большому удивлению Флорины (и здесь ей пришлось признаться самой себе, что она все же разочарована) мужчин на балу было мало. Уже не первой молодости, они спокойно сидели на брошенных на пол подушках или на свернутых коврах и пили из тошнотворного вида чашек какое-то снадобье вроде настоя трав. Бразильцы? Что-то не походили они на бразильцев в своих пиджаках с подложенными плечами, блеклых рубашках, несвежих галстуках и тупоносых башмаках. Один из них был в домашних тапочках. Хозяин дома? Или одному из гостей, страдавшему мозолями, а может быть, подагрой, позволили явиться в таком виде? Флорина так и не поняла.

Девушки танцевали парами, терлись одна о другую, словно механические щетки, затем под грохот тарелок сталкивались мягкими кеглями. Почти на всех были узкие темно-синие или черные брюки, до того обтягивающие зад, что едва не лопались, и тонкие полосатые свитерки или свободные блузки. Они были совсем или почти не накрашены — и хорошо, потому что по лбу и щекам у них струился пот. Одна из девушек разулась, сняла чулки, засучила штанины; она танцевала в одиночку среди женских пар, в такт вскидывая и роняя голову с темной гривой, снова и снова, подчиняясь ритму. Спереди, как смотрела на нее Флорина, она, со своим удлиненным черепом и близко поставленными, слишком большими глазами, до странности напоминала самку мула. Эта-то, по крайней мере, не могла быть из местных. Ее внешность, поведение, ее босые ступни (и ловкость движений) — признаки, если не доказательства, американского и тропического происхождения. Когда другая девушка приглашала ее танцевать, она недвусмысленно отказывалась, открывая в улыбке крепкие крупные зубы.

— Я боюсь, что вы мне ноги отдавите, — объясняла она всякий раз.

После минутного перерыва в танце музыка загремела еще сильнее, и эта девушка внезапно пригласила Флорину.

— А вдруг я наступлю вам на ногу, — сказала ей Флорина, указав на свои позолоченные туфельки с высоченными острыми каблуками.

— Ничего страшного, перышко мое, — ответила девушка. — Действуй, не робей, мне будет даже приятно.

И она обеими руками обняла Флорину за талию и дважды толкнула ее животом в живот, выдохнув «ух! ух!», потому что в эту минуту грянули тарелки.

Она вцепилась в нее мертвой хваткой. Какие бицепсы, что за ноги! Эта девушка положила бы на обе лопатки многих мужчин, а в ее лице — нечего себя обманывать — проглядывало что-то скотское и омерзительное. От ее тела разило овечьим загоном, хлевом или казармой, но хватит привередничать, поджимать губки и морщить носик, раз пришла на бал к бразильцам, а танец был до того разнузданным, что не стоило искать другую причину вони. Лучше было, как сказала та девушка, не робеть и действовать. Флорина прижалась к партнерше, обняла ее, чувствуя выпиравшие под тонким промокшим свитерком мускулы, и тоже принялась ухать, как можно сильнее ударяясь ляжками и животом.

Ее укачало от грохота и тряски, на какое-то время она в упоении забыла обо всем, а потом ей показалось, что блекнут цветущие ветви на обоях, затихает музыка и буйство танца слабеет. Флорину словно окутывало что-то холодное и серое. Не снится ли ей все это, подумала она и испугалась, как бы это не оказалось всего лишь сном; во сне, зная, что спит, она боялась, что вскоре сон закончится, она покинет бразильский бал (и ей даже не покажут этих таинственных бразильцев!). Если она спит, надо попытаться уйти в сон поглубже и поверить в него, надо перестать волноваться. Она с недопустимой на балу яростью выкрикнула «ух! ух!» (девушка ответила тем же) и бешено налетела животом на живот партнерши (до чего же твердый!), надеясь пробиться к безмятежности и душевному покою. «Ух! ух!»… Если только прежде у нее не треснут кости таза, если она не сломает их той девушке, она победит сомнение. Она забудет о том, что, возможно, видит сон.

Лицо напротив нее тоже менялось. Оно вытягивалось, делаясь еще более лошадиным с его жирным синеватым блеском кожи, выпуклыми глазными яблоками, жесткой челкой, отвислой губой. Удары словно пробили брешь в теле девушки, ее лицо отступало, дрожало, «кренилось», как сказал бы моряк, хотя под своими ладонями Флорина чувствовала по-прежнему твердое тело. Потом — словно погасла лампа — девушка закрыла глаза. Флорина увидела, что она в самом деле заснула в ее объятиях, и с этой минуты они перестали существовать в общем пространстве. Против собственного желания, против воли Флорина, не удержавшись, открыла глаза.

Кошмарное пробуждение: кругом была светлая лунная ночь. Она не лежала, как думала, в своей постели, она тряслась с крепко стянутыми за спиной руками, со связанными ногами на дне разболтанной двуколки, которая подскакивала на буграх и выбоинах дороги (и дерево стонало: «ух! ух»), а пустые бидоны и ящики сталкивались и грохотали, словно барабаны и тарелки. Ветер завывал в ветвях над дорогой. Плотно набитый мешок с известью или гипсом при каждом толчке бил ее по животу. Перед ней чернели мощные плечи двух расположившихся на сиденье мужчин. Один молча правил, и другой к нему не обращался. Как они схватили ее? Вероятно, чем-то одурманили, и потому она спала таким тревожным сном, потому проснулась так поздно и ничего не помнит о том, что с ней случилось. Или это сейчас она видит сон?