Огонь по своим - [144]

«Товарищи! Граждане!

Братья и сестры!

Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!..»

И все это вместе, в неразрывном единстве было пронзительным зачином великой речи, нашедшей глубокий отклик в сердце всего народа, а отнюдь не только верующих. И лишь такие бесстыжие оборотни, как Солженицын или Никита Богословский, могли потом глумиться над ней. Но и нахваливать ее за церковный будто бы колорит тоже нет никаких оснований: первым в этой речи было слово «товарищи».

Между прочим, в своем непомерном усердии восхваления церкви и ее деятелей коммунист Зоркальцев добрался и до слова «товарищ». Вы, говорит, думаете, что это «укоренившееся у нас слово» ввели в «гражданский оборот» Маркс и Энгельс или Ленин и Сталин, что его первыми воспели Пушкин и Гоголь? Ничего подобного! Это сделал в 1539 году основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола. Ну, знаете, товарищи из Президиума, это дорогого стоит. Даже и не знаешь, что сказать при виде такого рвения: прочь с дороги, Лойола идет!.. Товарищ Зюганов, вы доктор наук, объясните своему кадру, что за тыщу лет до всех иезуитов, включая хромоногого Лойолу, слово «товарищ» имело все права гражданства во всех славянских языках. И не у Лойолы взял это слово для своего «Хождения за три моря» тверской купец Афанасий Никитин, современник Лойолы, не у него…

Особого внимания заслуживает такая похвала Зоркальцева: «В годы Отечественной войны, как известно (!), чудотворными иконами обносились позиции советских воинов». Это, мол, и победу принесло… «Как известно!»… Это откуда ж известно-то? На каком фронте, в какой армии, какой генерал хоть разочек приказал прибегнуть к этому победоносному оружию? Не путаете ли вы, товарищ коммунист, Великую Отечественную с русско-японской войной, когда бесталанный, но набожный царь, к позору церкви оглашенный ныне святым, действительно слал вагонами на фронт иконы при нехватке снарядов? Чем это кончилось, всем хорошо известно…

Вот и сейчас грянула великая трагедия подлодки «Курск», погибли 118 сынов родины, и тотчас какой-то костромской богомаз проворно намалевывал икону новоиспеченного квазисвятого Николая, и тут как тут нагрянул с ней в Видяево. Стыдно было смотреть по телевидению, как, переминаясь с ноги на ногу, стояли вокруг здоровенной иконы боевые каплейты и каперанги со смущенными лицами, и никто не посмел сказать богомазу слов, которые он заслуживал… Неужели святые отцы не понимают, что это профанация религии, унижение церкви — проворно лезть везде и всюду, быть каждой бочке затычкой. Чем это лучше усердия тех коммунистических долдонов, которые лезли всюду с «Кратким курсом истории ВКП(б)», а потом с «Моральным кодексом строителя коммунизма», как с такой же затычкой? Абсолютно ничем!.. Вот и подсказали бы вы, певец ренессанса, тут святым отцам, если они сами не понимают своего положения, — это и была бы живая забота о достоинстве церкви.

Нельзя с огорчением не заметить, что т. Зоркальцев с его раболепно-хвалебными акафистами не одинок среди коммунистов, у него есть единомышленники. Да еще какие! Один из них еще три года тому назад о той же знаменитой речи вождя говорил в том же церковном духе: «Сталин обратился к народу, как исстари водилось на Руси: „Братья и сестры!“ И ему поверили, за ним пошли». То есть два «пастырских слова» сотворили чудо. Ну, а за кем же раньше-то, после смерти Ленина, шли — за Троцким, что ли, а потом за Бухариным или Каменевым? Это партийная тайна…

Надо ли удивляться тому, что у коммунистического авангарда есть последователи! Таков, например, беспартийный подвижник веры Юрий Юрьев. В статье «Победа минувшая и грядущая», напечатанной в газете тоже патриотической, он рисует такую картину нашей победы в Отечественной войне. Оказывается, решающую роль в этом сыграл некий «митрополит гор Ливанских» (он же патриарх Антиохийский) по имени Илия. Из глубины этих гор он слал Сталину письма и телеграммы, что и как делать. Сразу же после первой телеграммы, уверяет Юрьев, «Сталин вызвал митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) и митрополита Сергия (Старгородского) и обещал исполнить все, что передал Илия, ибо не видел никакой возможности спасти положение: враг подходил к Москве».

Нельзя только не заметить, что, во-первых, фамилия митрополита Сергия была не Старгородский, а Страгородский, что подвижнику православия надлежало бы знать, тем более что ведь Сергий стал патриархом. Во-вторых, в ту пору, когда немцы рвались к Москве, т. е. в ноябре — декабре 1941 года, Алексий, тоже будущий патриарх, еще не был митрополитом Ленинградским, он стал им в 1943 году. В-третьих, именно тогда, в 43-м, а не в 41-м, состоялась встреча Сталина с иерархами церкви. Как видим, наш подвижник, как и учитель его, не слишком осведомлен в предмете своих умствований, но, тем не менее, уверенно пишет, что Илия, должно быть, с пометкой «срочно» шлет телеграмму: для спасения Москвы надо совершить «вокруг позиций» крестный ход с Тихвинской иконой Божьей Матери. Сталин переспрашивать не стал, почему именно с Тихвинской, а не с Казанской, согласился. Но, говорит подвижник, стояла ужасная оттепель, слякоть, поэтому ограничились тем, что обнесли икону вокруг Москвы на самолете По-2. Замечательно! Но вообще-то говоря, самолет — тогда назывался У-2, только в 1944, году после смерти Героя Социалистического Труда Н. Н. Поликарпова, он стал По-2 в честь своего создателя. Как видим, познания Ю. Юрьева в военной сфере не тверже, чем в сфере церковной. Но тут важнее другое: неужели история не сохранила имена если уж не тех, кого испугала слякоть, то хотя бы имя бесстрашного летчика? Ведь в те дни облететь на утлом У-2 прифронтовую Москву было ох как не просто!