Огонь по своим - [12]

Что же касается мистическо-патриотических рулад Ф. Чуева, то тут неясно вот что. Если немцы разбегались врассыпную при одном имени Рокоссовского еще в 1941 году, когда его слава только занималась, то после побед под Сталинградом, на Курской дуге — еще больше! Отчего же не воспользовались иерихонским эффектом имени маршала для взятия, скажем, Минска, да и самого Берлина? Ведь опять бы — никаких потерь!

Еще интереснее, чем о детородном и иерихонском эффекте президентского да генеральского слова, читать в энциклопедических сочинениях А. Салуцкого о роли в мировой истории дач и их отсутствия. «Ни у Ельцина, ни у Лебедя нет личных дач, — с умилением узнаем мы, — и это частное обстоятельство, как ни странно, может сыграть немаловажную роль». Нет, ничего странного мы тут не видим. Мы помним, что когда на первом съезде народных депутатов СССР Горбачева избирали президентом, то его спросили, есть ли у него дача, и он оскорбленно и гордо ответил: «Никогда не было и нет!» Ну, можно ли было такого скромнягу не избрать президентом великой державы. Тем паче что академик Д. С. Лихачев, уже тогда объявленный Игорем Золотусским совестью нации, тут же подъелдыкнул: «Если не изберем Михаила Сергеевича президентом сейчас и здесь, то — поверьте моему столетнему опыту! — начнется гражданская война…» Так под страхом войны и под обаянием горбачевского бездачного аскетизма избрали тогда президента. Чем это обернулось для страны, все знают.[2]

Что же теперь ждать нам от аскетизма Ельцина и Лебедя? Оказывается, как пророчит А. Салуцкий, через пять лет настанет эпоха дачных погромов, и названные мужи в силу своей бездачности имеют моральное право возглавить это богоугодное дело. А вдруг за эти годы они обзаведутся дачами? Такой вариант в пророчестве не предусмотрен.

Дачная тема имеет у А. Салуцкого продолжение. Со ссылкой на самого И. Д. Папанина автор рассказывает, как тот, видимо, получив в качестве руководителя легендарного дрейфа полярной станции «Северный полюс» (1937–1938 гг.), а затем автора книги «Жизнь на льдине» немалые деньги, отгрохал себе роскошную дачу. И очень захотелось ему порадовать своим теремком товарища Сталина. Пусть, мол, полюбуется отец родной. Через Поскребышева и других лиц долго Иван Дмитриевич добивался заполучить желанного гостя. Наконец, гость явился. Счастливый хозяин повел его показывать все как есть. Тот смотрел, одобрительно кивал головой, улыбался в усы. Потом, конечно, сели за стол, началось пиршество. Когда дело подходило уже к концу, умирающий от восторга дачевладелец попросил высокого гостя сказать что-нибудь. Говорят, Сталин поднялся с бокалом киндзмараули в руке и сказал: «Товарищи! Иван Дмитриевич Папанин настоящий коммунист и замечательный полярник. За свой героический подвиг он получил звание Героя Советского Союза. Но, прекрасно понимая, что истинная добродетель не нуждается ни в каких наградах и званиях, он совершил еще больший подвиг — в стахановские сроки на свои деньги построил этот замечательный детский сад. Я предлагаю тост за здоровье товарища Папанина, за его великую любовь к детям и самих детей, которые завтра огласят своим веселым щебетом эти прекрасные залы и будут резвиться на этом паркете замечательной выделки». Последние слова тоста потонули в аплодисментах. Это был действительный пример магической силы слова, в один момент превративший личную дачу в общественный детский сад. Другой не пережил бы такого тоста, а коммунисту Папанину хоть бы что. Он бил в ладоши громче всех. А потом продолжал много трудиться, заработал вторую Золотую Звезду, написал еще книгу «Лед и пламень» и тихо почил в Бозе на 93-м году жизни. Возможно, вспоминая перед смертью лучшие часы своей большой жизни, он увидел, как наяву, Сталина, произносящего тост за его любовь к детям… Господи, как хорошо, что Ты избавил такого человека от зрелища нынешних дней, когда за дачу и всенародно обожаемого президента и мать родную зарезать могут…

Дальше у Слуцкого читаем: «Аналогичный случай произошел с министром путей сообщения. Этих двух эпизодов с лихвой хватило для того, чтобы чиновник расстался с мечтой о дачной собственности». Да, пожалуй, хватило бы, доведись этим случаям стать достоянием гласности. Но ведь этого не было. Ходил смутный слух, легенда. И даже теперь автор то ли не знает, то ли не хочет назвать имя министра путей сообщения. Бещев, что ли? Я лично, человек достаточно любознательный, узнал легенду о папанинской даче лишь спустя много лет после смерти Сталина. А между тем, следует еще один поучительный рассказ на полюбившуюся тему: о том, как Алексей Аджубей, «оставшись не у дел» и имея на сберкнижке «всего семь тысяч, распродавая личные вещи и затрачивая массу усилий, с трудом построил дачу». Допустим, все так и было с человеком, который не один год занимал высокие посты, работал главным редактором «Известий», чья жена тоже была главным редактором популярного журнала. Но что же дальше?

А то, что уже не было в живых волшебника, превращавшего дачи в детские сады. Больше того: «Пример Аджубея пошел впрок брежневскому поколению чиновников, которые параллельно госдачам ринулись создавать свои „родовые гнезда“ на случай непредвиденных обстоятельств». Вот как, аж ринулись, и притом целое поколение! И опять возникает тот же вопрос: да каким образом, откуда узнало о вдохновляющем примере целое поколение? Ведь публикаций, как и прежде, никаких не было. Кроме того, неужели целое поколение до того было тупо, что никто своим умом безо всякого указующего примера не додумался до возможности «непредвиденных обстоятельств»? Не правильнее ли сказать, что вырос общий уровень жизни, у людей, в том числе и у чиновников, появились свободные деньги, большие возможности, — вот и начали расти дачи. Непонимание таких вещей и вновь проявившаяся здесь склонность к чрезвычайно глубокому философствованию на очень мелких местах несколько подрывают высокий авторитет аналитика.