— Да ведь его в детдом сдать надо. Я ж в ответе, — взывал Латынин.
— Во, видел — детдом? — спросил Силов, показывая сбитый на железках кулак.
— Да почто он тебе? — спросил Латынин.
— Усыновлю. Мой будет.
— Да ведь ты кот!
— Во, видел — кот? — опять сказал Силов.
В общежитии он призвал к себе в комнату уборщицу, старуху Пашуту, вывалил перед ней на стол ком пятерок, рублей, трешниц и приказал:
— Смотайся, карга, за жратвой и учини мне здесь чистоту. С занавесками, с посудой… Поняла?
Сельчане опять дивились: ну, останься за Ромкой изба, материно добришко, тогда понятное дело, а так — зачем коту мальчонка? И подбивали Латынина взять у него Ромку по суду, но Латынин, хлебнувший в свое время горя и помудревший на его горькой выучке, рассудил подождать, посмотреть, что будет дальше.
Той осенью Ромке пришла пора учиться в школе. Силов привез его на лесовозе, и на Ромке, как на всех, была серая, чуть не по росту школьная форма с белым подворотничком, а за плечами — блестящий дерматиновый ранец…
Тому уже много лет. Ромка теперь живет в городе, учится в техникуме. Силов без него снова захламил, запустил комнату в общежитии леспромхоза, где работает теперь уже по ремонту машин, и только перед студенческими каникулами призывает к себе совсем уже состарившуюся Пашуту и приказывает:
— Учини-ка мне здесь, карга, чистоту.
Она прибирает комнату, обстирывает ее хозяина, и он все дни, пока гостит Ромка, ходит чист, трезв и смирен.
