Огонь и вода - [16]

— Здесь это и проходит — скучающе пояснил Директор — вас усадят в самое обычное кресло дантиста, зафиксируют особыми захвата-ми руки, ноги, туловище, голову, открытый рот. И не звероподобные громилы начнут крушить вам ребра подкованными сапогами, а интеллигентный человек в белом халате — кстати, хороший врач, при нужде оказывающий помощь нашим сотрудникам — будет медленно и тщательно сверлить ваши зубы так, что вам захочется тотчас же рассказать нам все. Грубые пытки неудобны еще тем, что оставляют внешние последствия, делающие человека малопригодным к дальнейшему сотрудничеству, здесь же после нашего взаимного согласия все следы могут быть легко устранены обычными пломбами. Другой наш сотрудник, много лет живший в Китае, научился там искусству целительства иглами, вводимыми в особые точки на вашем теле; однако это с большим успехом может быть применено и для допроса — и никто пока еще не сумел при этом промолчать. Нам нужны не внешние эффекты, а лишь результат — и мы достигаем его всегда. Рассказывать дальше, что мы можем с вами сделать — и сделаем, если захотим?

Штрих понял, что пытка уже началась. Еще при инквизиции жертве всегда сначала показывали орудия и подробно рассказывали об их назначении — иным хватало одного этого, чтобы сломать волю. Товарищи, прошедшие застенки, говорили, что лучшее здесь — представить, что ты уже умер, и все происходящее больше не имеет значения. Он попытался, но тщетно — и это было не малодушие: он вспомнил свою клятву, в самом начале — когда Первый заставил всех держать руку над горящей свечой. Легко клясться тем, что не очень ценишь — он же, после встречи с Зеллой, успел полюбить жизнь, во всех ее проявлениях; его идеалы остались при нем — однако же, теперь он не был готов отдать за них самое дорогое. Ему стало страшно — и он не мог понять, чего именно: будущей боли или будущего предательства.

— Конечно, вас поместят в камеру — продолжил Директор тоном экскурсовода — но не в темный сырой каземат, а в столь же чистое, светлое и абсолютно звуконепроницаемое помещение без окон. Никто не тронет вас и пальцем, напротив — даже пищу вам будут передавать через особый люк, так что вы не увидите и не услышите своих сторожей. Никакого зверства — мы же не виноваты, что наша психика устроена так, что после двух-трех суток такой абсолютной изоляции вы сами начнете биться головой о стену; впрочем, чувство времени тоже теряется, и вы не поймете, провели там неделю, месяц или даже год!

— Я требую суда! — отчаянно воскликнул Штрих — я готов понести наказание по закону, но пусть будет гласный суд, обвинение и защита!

— Знаете, почему вы здесь, товарищ Второй? — спросил Директор серьезно — мы ведь тоже не всеведущи! Мы не могли узнать, кто это пишет для вашего листка столь поджигательные воззвания — и никогда не узнали бы, если б у нас действительно, как пишете вы, работали одни тупые костоломы! Если вы читали Эдгара По, Конан Дойла, да и пресловутого фон Дорна — то помните обычный метод разгадки простых шифров, где каждый знак заменяет одну букву: известно, насколько часто каждая из букв или буквосочетаний встречается в любом рассматриваемом языке. Один человек, светлая ученая голова, предложил нам точно так же анализировать тексты, замечая характерные обороты, синонимы, построение предложений, всего двадцать шесть пунктов, сочетание которых у каждого автора индивидуально. Сравнивая множество газетных статей, мы вышли на вас — но пока что ни один суд не примет это за доказательство, как и ваше голословное признание. Так что юридически вы чисты, и судить вас, строго говоря, не за что — но к чему формальности, если мы оба знаем правду?

Штрих молчал, кляня себя за опрометчивое признание и не видя выхода из захлопнувшейся мышеловки. Директор достал тот самый номер "Вестника" и положил ладонь на заметку о пожаре.

— Впрочем, мы гуманные люди — сказал он утвердительно — и никогда не будем мучить человека без надобности. Зачем вас пытать и держать в камере, если мы отлично поладим и так? Ведь вы не хотите, чтобы это сообщение завтра оказалось правдивым?

Леон побледнел.

— Вы не посмеете! — крикнул он — она не виновна, она же ничего не знала! Если вы сделаете это, то вы просто чудовища, которых нужно убивать, как бешеных псов!

— Мы не посмеем — подтвердил Директор — зачем нам брать на душу грех: для этого найдется какой-нибудь мерзавец, из уголовных, которого после, может быть, даже поймают и самым законным образом повесят. Но будет ли от этого легче вам, а особенно — вашей семье?

Штрих весь напрягся, готовый броситься на палачей. Сейчас ему хотелось лишь одного — душить и резать тех, кто посягнул на самое для него дорогое.

— Видите вот эту кнопку под моей рукой? — скучающе произнес Директор — не делайте глупостей: вас все-го лишь изобьют, что будет и больно, и унизительно. Но даже если бы вы сумели, как сам фон Дорн, расправиться с нами японскими приемами, и вырваться наружу — это абсолютно ничего не изменило бы. Как и если вы наоборот, повеситесь, утопитесь, или выпрыгните из окна. Машина уже запущена, все приказы отданы — и теперь спасти вашу семью может лишь ваше полное и добровольное согласие. Мы играем честно, оставляя за вами выбор.