Огонь и вода - [13]

— Можно ли быть счастливым, зная, сколько вокруг голодных и бездомных? Не станешь ли ты в семейном уюте спокойнее и добрее — сейчас, когда надо иметь негаснущее яростное пламя в душе? Подумай об этом, товарищ, и реши, с кем ты — с нами, или..

— … душа, это потемки! — продолжал без умолку говорить сосед по купе — любовь страстная, это конечно, хорошо, да только уж больно легко она в такую же ненависть оборачивается, знаю примеры! По мне, так лучше чтобы ровно все было и спокойно, чтобы поведение было пристойное, а в мысли чужие все одно не заглянешь. В жизни, как в законе — поступки лишь должны быть наказуемы, а что думает кто — так не все ли равно?

Зелла не знала о его истинном занятии, хотя наверное догадывалась, слушая яростно-обличительные речи своего мужа и видя его таинственные отлучки, встречи с разными людьми, получаемые и передаваемые бумаги. Несмотря на требования Первого, Леон, не забывший страшных дней в тюрьме, категорически отказался привлекать ее к делам — при всем покое текущей жизни, он не хотел подвергать риску близкого человека. К тому же он видел пример бывших в их Организации семейных пар, во исполнение партийных поручений не видевшихся неделями и месяцами, и даже заключающих фиктивные браки с другими людьми, если того требовало дело. И Зелла оставалась ему не товарищем, а женой и матерью его детей, дающей отдых его душе как тихую гавань после бури. У нее был редкий дар делать красивые, удобные вещи из самых простых, попавших в руки материалов и предметов, создавая атмосферу уюта и покоя. Он был счастлив с ней, и оттого иногда даже благодарил случай, забросивший его в Зурбаган. Был счастлив — до этого дня.

Поезд тем временем проезжал станцию. На соседнем, запасном пути стояли вагоны с солдатами, с платформ смотрели зачехленные пушки.

— К границе идут! — сказал сосед каким-то другим тоном — раньше, говорят, по ночам везли, теперь уже не скрывают. Или уже прятаться не хотят, или торопятся. Боюсь, скоро начнется..

Начало той, минувшей войны, было сумбурным и непонятным. Соседний император выступил с манифестом, государь также ответил резкостью. Никто не понимал, зачем проливать кровь, и Организация выступила с воззванием. Это был первый большой успех: тот-час вспыхнули волнения в запасных полках, не желающих идти на фронт, и на заводах, ради военных заказов переведенных на потогонный режим с фиксированной расценкой. Но вражеские полки под черно-желтым знаменем неудержимо рвались вперед, захватив все западные губернии и даже угрожая столице. С фронта шли санитарные поезда, много говорили о взятии заложников и других зверствах над мирным населением.

— А как же наш малыш? — тревожно спрашивала Зелла, держа за руку маленького Леона — он вырастет, его призовут на военную службу, и вдруг начнется война. Неужели ты снова станешь призывать к поражению всех властей и армий, не исключая ту, в которой будет твой сын?

— Когда он вырастет, свободные люди будут жить в вечном мире! — убежденно ответил Леон словами Первого — все армии и границы будут упразднены за ненадобностью, потому что если не будет императоров, знати и воротил, посылающих народ на войну, не будет и самих войн!

Никто из Организации мобилизован не был, добыв через Третьего медицинские свидетельства. Между тем война пылала со все большим ожесточением; бомбардировки мирных городов, взятия и казни заложников, нападения на пароходы и поезда с гражданскими людьми становились обычным делом. Штрих написал для "Зурбаганского Вестника" свою первую статью помимо Организации. Она называлась "О честных правилах на войне", и вызвала много мнений, как одобрительных, так и наоборот — тем не менее, о Штрихе заговорили, как об известной фигуре, и вскоре последовали другие статьи, принесшие заметный гонорар, даже за вычетом взноса в кассу Организации позволивший жить безбедно. Война наконец закончилась договором в Равенне, где все державы поклялись в вечном мире, в то же время точнейшим образом обговорив дозволенное и недозволенное в будущих войнах, и Штрих мог гордиться, что некоторые из положений его первой статьи вошли в тот договор — но мир оказался не вечным: едва признав свое поражение, черно-желтые начали подготовку к реваншу. Штриху стало страшно при мысли, что если бы началась новая война, Зурбаган оказался бы от него отрезан — по иронии судьбы он, страстный противник той войны, ехал сейчас домой, пользуясь одним из пунктов закрепившего ее исход договора, по которому подданные страны-победительницы могли пересекать границу без виз.

У таможенного чиновника было лицо, похожее на капустный кочан. Не поворачивая головы, он протягивал руку за паспортами; едущий без багажа Штрих интереса не вызвал, зато его попутчика заставили открыть чемодан, изучая не столько его содержимое, сколько дно и стенки. Штрих едва сдержал усмешку: так раньше перевозили их газету, напечатанную на тончайшей папиросной бумаге, но после того, как этот способ стал слишком хорошо известен, к нему прибегали редко. Ничего не найдя, чиновник вернул паспорта, и вместе с жандармами вышел из купе. Поезд тронулся.