Огонь и очаг - [11]

- Да, сэр, - сказал Джордж. - Выходит, что так. Надеюсь, это будет мне уроком.

- Я тоже надеюсь, - сказал Лукас. - Когда тебя посадят в Парчмен, у тебя будет время выучить его между хлопком и кукурузой, если не дадут ничего на третье и на четвертое.

- Да, сэр, - сказал Джордж. - Тем более вы мне поможете там учиться.

- Хе, - сказал Лукас. Он не двинулся с места; почти не повысил голоса: - Нат! - И на дом не посмотрел, когда оттуда вышла девушка, босая, в чистом, застиранном ситцевом платье и яркой косынке. Лицо у нее распухло от плача, но в голосе была дерзость, а не слезы.

- Не я подговорила мистера Роса звонить шерифам! - крикнула она.

Только теперь Лукас посмотрел на нее. Он смотрел, пока дерзкое выражение не исчезло с ее лица, сменившись настороженностью и раздумьем. Он заметил, что ее взгляд скользнул мимо его плеча - на Джорджа, потом снова остановился на нем.

-. Я передумал, - сказал он. - Я разрешу вам с Джорджем пожениться.

Она пристально смотрела на него. Опять ее взгляд соскользнул на Джорджа и опять вернулся.

- Быстро ты передумал, - сказала она. Ее рука, длинная, гибкая негритянская рука с узкой светлой ладонью, прикоснулась к яркому ситцу, повязанному вокруг головы. Интонация и даже тембр голоса у нее изменились. Жениться на Джордже Уилкинсе и жить в доме, когда там все заднее крыльцо повалилось и на родник за водой идти полмили туда и полмили обратно? Да у него и плиты нет!

- Очаг у меня хорошо жарит, - сказал Джордж. - А крыльцо подпереть могу.

- А за милю с двумя ведрами полными - могу привыкнуть, - сказала она. Сдалось мне крыльцо на подпорках. Мне в доме Джорджа крыльцо нужно новое, плита и колодец. А где их возьмешь? Из чего заплатишь за печку, и за крыльцо новое, и чтобы колодец вырыли? - Но смотрела Нат по-прежнему на отца, ее высокое, чистое сопрано оборвалось не на спаде, и следила она за лицом Лукаса так, будто они схватились на рапирах. Его же лицо не было ни хмурым, ни спокойным, ни злым. Оно было непроницаемо, вообще лишено выражения. Может быть, он просто спал на ногах, как лошадь. И заговорил, можно подумать, с собой.

- Плита, - сказал он. - Крыльцо починить. Колодец

- Новое крыльцо, - сказала она. Он ее будто не слышал. Как будто она ничего не сказала.

- Заднее крыльцо починить, - сказал он. Она отвела взгляд. Снова ее узкая, нежная, не знавшая работы рука прикоснулась сзади к косынке. Лукас чуть повернулся. - Джордж Уилкинс, - сказал он.

- Сэр? - сказал Джордж.

- Зайди в дом, - сказал Лукас.

Прошло время, и вот наступил назначенный день. Одетые по-выходному Лукас, Нат и Джордж стояли перед воротами; оттуда выехал автомобиль и остановился.

- С добрым утром, Нат, - сказал Эдмондс. - Когда ты вернулась?

- Я вчера вернулась, мистер Рос.

- Загостилась ты в Виксберге. Я и не знал, что ты уезжаешь, - тетя Молли сказала мне, когда ты уже уехала.

Да, сэр, - ответила она. - Я на другой день уехала, после того как шерифы к нам заявились... Я сама не знала. И ехать не хотела. Это папа выдумал, что бы я поехала, навестила тетю...

- Замолчи и полезай в машину, - сказал Лукас. - Здесь мне свой урожай собирать или чужой собирать в Парчмене - мне охота узнать про это поскорее.

- Да, - сказал Эдмондс. Он снова обратился к Нат: - Отойдите с Джорджем на минутку. У меня разговор к Лукасу. - Нат с Джорджем отошли. Лукас стоял возле машины, и Эдмондс глядел на него. Три недели прошло с того утра, когда он последний раз говорил с Лукасом - словно именно три недели понадобилось для того, чтобы ярость в нем сожгла самое себя или улеглась. И вот, облокотясь в окне, белый смотрел на загадочное лицо, в котором легко угадывалась кровь белых - та же самая, что текла в его жилах, но негру доставшаяся через отца, а не через женщину, как ему, и притом на три поколения раньше, - лицо спокойное, непроницаемое, даже несколько надменное - даже выражением напоминавшее его прадеда Маккаслина. - Ты, наверно, понимаешь, что тебя ждет, - сказал

он. - Когда федеральный обвинитель разделается с Нат, Нат разделается с Джорджем, Джордж - с тобой, а судья Гоуэн - со всеми вами. Ты прожил здесь всю жизнь - вдвое дольше меня. Ты знал всех Маккаслинов и всех Эдмондсов, какие тут жили, - кроме старого Карозерса. Этот аппарат и виски на заднем дворе - твои были?

- Вы же знаете, что не мои, - сказал Лукас.

- Ладно, - сказал Эдмондс, - а тот, что нашли у речки, - твой?

Они смотрели друг на друга.

- Не за него меня судят, - сказал Лукас.

- Он твой, Лукас? - повторил Эдмондс. Они продолжали смотреть друг на друга. И по-прежнему лицо, которое видел Эдмондс, было застывшим, непроницаемым. Даже в глазах не выражалось никакой мысли. Он подумал, и не в первый раз: {Передо мной не просто лицо человека, который старше меня, повидал и просеял больше, но человека, чья кровь десять тысяч лет почти вся была чистой, а мои безымянные пращуры тем временем доскрещивались до того, что породили меня.}

- Хотите, чтобы я ответил? - спросил Лукас.

- Нет! - с бешенством сказал Эдмондс. - Садись в машину.

Когда они приехали в город, улицы, ведущие к центру, и сама площадь были забиты народом, машинами и телегами; над зданием федерального суда в ясном майском небе трепетал флаг. Следом за Эдмондсом он, Нат и Джордж двигались сквозь толпу на тротуаре, и с обеих сторон на них смотрели лица знакомые люди с их плантации, с других плантаций на речке или по соседству, тоже приехавшие в город за семнадцать миль, но без надежды попасть в зал суда, а для того лишь, чтобы постоять на улице и увидеть, как они пройдут, и люди, известные только понаслышке: богатые белые адвокаты, судьи, начальники, которые переговаривались, не вынимая изо рта своих важных сигар, - сильные и гордые мира сего. Они вошли в мраморный вестибюль, тоже полный народу, гудевший от голосов, и тут Джордж в своих воскресных туфлях с твердыми каблуками зашагал не так уверенно. Лукас вынул из кармана толстый захватанный документ, все эти три недели пролежавший под секретным кирпичом в очаге, и дотронулся им до руки Эдмондса: бумага, изрядно толстая, изрядно захватанная, развернулась, однако, сама собой при этом прикосновении, туго и вместе с тем охотно раскрылась по замусоленным сгибам, явив между титулом и печатью, посреди писчей судорожной тарабарщины, натолканной рукою безымянного стрикулиста, те несколько слов, которые Лукас удосужился прочесть: {Джордж Уилкинс, Натали Бичем} и число октября месяца прошлого года.