Огонь и дым - [25]

В стороне от моей дороги и от моего рассказа остаются исторический дворец герцогини д'Эстре, занятый русским посольством, старинный отель графов д'Опуль, с разрушающимися барельефами во дворе, в котором помещается редакция «Последних Новостей»… Вот Пасси. Теперь это русский квартал. Но у него нет русской истории. Когда-то здесь жили в своем замке свирепые маркизы Булэнвилье. На том месте, где было их владение, теперь проживает С.Л. Поляков. А на rue Vineuse, где у грозных феодалов круглый год стояла виселица, H.Д. Авксентьев и его товарищи готовят первую книгу журнала «Современные Записки». К замку сеньоров Пасси шла улица, которая так и называлась: Rue qui conduit a la Seigneurie — название бесспорно неудобное для телеграфных адресов, — нынешняя rue Raynouard. В восьмидесятых годах 18-го века на ней поселился святой отшельник, духовник Марии Антуанеты, целый день и целую ночь точивший слезы о грехах мира сего. Там, где стояло прежде его убогое жилище, теперь живет А.Н. Толстой, тоже сокрушающийся о мирских грехах, но не целый день и не целую ночь. А что было когда-то на возвышенной rue du Dome, на которой новенькое здание вмещает Русское Общество Лиги Наций и много других полезных учреждений, этого я и рассказывать не желаю.

В отеле на улице Пуатье

Газеты совершенно напрасно отнесли к Латинскому Кварталу небольшую тихую улицу, на которой заседало совещание членов Всероссийского Учредительного Собрания. Ибо если есть во французской столице уголок, ни в каком отношении не похожий на Латинский Квартал и не имеющий с ним, ровно ничего общего, то это именно rue de Poitiers, расположенная в центре аристократического Сен-Жерменского предместья, вотчина Бельзенсов, Валентинуа, Вилльнев-Баожемонов и других семей родовой французской знати.

Старинный дом, в котором совещались члены Учредительного Собрания, имеет длинную и любопытную историю. Это здание составляло часть знаменитого отеля Данжо, величественный фасад которого, выходящий на rue de Lille (№ 67), по возрасту старше не только Таврического Дворца, но и Петербурга вообще.

В своем огромном труде о старом Париже Рошгюд, как и другие исследователи, кратко упоминает, что отель Данжо был в 1792 г. резиденцией Гильот де-Мандата. У людей, знакомых с историей Великой Революции, эти несколько слов немедленно вызывают в памяти очень мрачную драму, разыгравшуюся 10 августа 1792 г., в последний день существования тысячелетней французской монархии.

Маркиз Гильот де-Мандат командовал в ту пору парижской национальной гвардией. Он был роялист — и притом роялист не новейшего, Шульгинского, образца. Он понимал, что слабый Людовик XVI и его энергичная супруга-немка губят безнадежно скомпрометированную династию Бурбонов, но тем не менее не считал удобным подносить своему монарху для подписи манифест об отречении от престола. В августе 1792 года, после появления манифеста герцога Брауншвейгского, когда всем стало ясно, что тяжба революции с монархией приближается к развязке, старый маркиз стянул ко дворцу все надежные воинские части и обнаружил самое недвусмысленное намерение защищать короля и королеву до последней крайности. Бывают разные монархисты.

Бывают и разные революционеры. Когда мне было 18 лет и я знал, как водится, из Французской Революции присягу в Jeu de Paume, взятие Бастилии и «Скажите вашему господину», я ни за что не допустил бы мысли, что виднейшими действующими лицами в этой великой исторической трагедии могли быть люди слабые, ничтожные или бесчестные. Теперь я эту мысль допускаю. Бывают, повторяю, разные революционеры. И если Дантон и Робеспьер явно и смело стремились в 1792 г. к республиканскому перевороту, то непосредственный начальник маркиза Мандата, мэр Парижа Петион еще не разобрался в своих мыслях и никак не мог последовать завету древней мудрости — «познай самого себя». Такие революционеры попадались и у нас. Людям, не знающим, чего они хотят, обыкновенно не везет в политике — и Петион плохо кончил: не то сам убил себя, скрываясь в лесу от эшафота, не то его съели волки. Но тогда, летом 1792 г., он был самым популярным человеком во Франции. Его именем называли новорожденных детей; один публицист прямо писал, что Христос не мог бы быть лучшим мэром в Иерусалиме, чем Петион в Париже, — некоторые из органов печати того времени не уступали «Правде» по тонкости мысли. Неоднократно сравнивали Петиона и с Аристидом, и с Сократом. Теперь историки склонны думать, что Петион был просто дурак. Вдобавок, он на свою беду обладал красивой наружностью, считал себя неотразимым покорителем женских сердец, и в частности был совершенно убежден в том, что произвел сильнейшее впечатление на принцессу Елисавету. Это обстоятельство, разумеется, представляло собой серьезный довод в пользу сохранения во Франции монархического образа правления. Но с другой стороны Петион тогда находился в самых приятельских отношениях с крайними республиканцами и был даже, вместе с Бриссо, шафером прелестной Люсиль, на ее свадьбе с Камиллом Демуленом. Шафером Камилла был Робеспьер. Если бы на эту свадебную церемонию пришла, как в сказке, злая волшебница, то она могла бы предсказать много интересного участникам веселого торжества: они например, узнали бы, что всего через четыре года после свадьбы, по воле шафера жениха, погибнут страшной смертью и жених, и невеста, и оба шафера невесты, и большая часть гостей… Но волшебница на свадьбу не пришла и ничего этого Петион не знал. Если бы в революциях все можно было знать во время, то и мы жили бы теперь в Петербурге… Одним словом Петион находился летом 1792 г. в очень затруднительном положении. И вот, однажды, в минуту веры в монархический образ правления, он сгоряча отдал Мандату приказ защищать особу короля от нападения толпы всей силой оружия.