Огниво Рассвета - [48]

Я услышал над собой протяжный треск, на темя и плечи обильно посыпалась песчаная труха. Не успел мой разум толком ничего осознать, как тело само, повинуясь вышколенным в юности рефлексам, бросилось назад, и через мгновенье на место, где я только что восседал, рухнул увесистый булыжник, укутывая меня колким туманом пыли. Раздался хруст ломаемых старческих костей.

…Один за другим, без продыху, с потолка стали отваливаться глыбы, мелькали жалящие камень и людей блиставицы, гремели доспехи и кости, всюду стояла несникающая пелена подымавшегося все выше праха. Я сидел, жалко зажав уши от чудовищного грохота, и попросту ожидая неминуемой гибели. Отсюда не выбраться, вход завален, к тому же всюду рыскают алчущие моей смерти молнии, валятся на головы валуны, въедается в глаза пыль, не позволяя толком ничего разглядеть, а единственный человек, который мог бы мне хоть как-то помочь, ныне погребен под камнем. Где я? Что происходит? Неужели мне суждено погибнуть от какой-то безвестной силы в этой безвестной пещере, завалив свой труп горой сора и камня? Что я здесь вообще потерял, почему оказался? Чтобы умереть?! Какой вздор…

Рядом что-то зычно грохотнуло, отчего сама земля заходила ходуном, а меня, точно тряпичную куклу, ударной волной отбросило к стене. Спина болезненно столкнулась с твердой породой, из глаз брызнули слезы. Я припал на одно колено, рукой зажимая ушибленную поясницу, поднял тяжелую голову… и не поверил в увиденное.

Свод пещеры значительно обвалился, являя взору продиравшийся сквозь пелену праха, усыпанный мириадами сверкающих звезд небосвод и станы многолетних лысеющих ясеней. Я был готов списать все на повредившийся от творящегося вокруг рассудок, если бы только ветер, влажный, морозный и мягкий лилейно не обвеял щеки, взволновав мой покрытый пыльным налетом темный плащ.

Рухнувший потолок лег внушительным, пестрящим трещинами, сколами, прорехами и острыми каменными обломками взгорком, ведущим точно на поверхность. Однако похоронить под собой бесновавшуюся сферу ему не удалось. Магический кристалл чудом избежал гибели, оказавший в паре ярдов от обвала.

Больше медлить было нельзя. Я, призывая на помощь все оставшиеся силы, рванул вверх по разрушенным каменным плитам, то и дело припадая на четвереньки и спотыкаясь на неровностях. С рвущим воздух треском, у самой головы пронеслась золотая молния, ухнув в многострадальный, полуразвалившийся потолок и отхватив от него очередной кусок камня.

Глядя лишь вперед, на столь желанное ночное небо, я несся, не разбирая собственного шага. Помогавшие при подъеме руки сбились в кровь о выступавшие осколки породы, напрягаемое раненое плечо буквально кипело от рези, но это меня мало волновало. Я еле держался в сознании. Бедра начинали отекать, щиколотки сводило, а глаза так и норовили захлопнуться под тяготой боли и истомы. И единственным, что водворилось сейчас в моей голове, была мольба всем предкам — сохранить разум. Не впасть на полпути в пучину беспамятства, когда свобода и спасение оказались так близки. Это было бы слишком жестокой насмешкой Судьбы.

Страдальческие крики стражников затихли — вероятно, сфера пожрала всех до единого. Теперь в этом смертоубийственном оркестре звучали лишь громогласные раскаты треска, грохот, взвизги молний и доносившееся из недр кристалла неистовое шипение. Правда, для меня сею какофонию приглушал стоявший в ушах звон, шум собственного дыхания и буйное биение сердца. И как оно только не разорвалось от виденных мной сегодня картин?

Наконец, преодолев бесовски долгий подъем, я коснулся мерзлой, чуть влажной, но такой дорогой и родной земли. Блиставица, напоследок, ударила мне под самую пятку, оседая на ней россыпью вскоре померкших золотистых искр. Вытянув наверх скорченные от мышечного утомления ноги, я оступился и, раскинув руки, упал навзничь на расстеленное одеяло зеленого луга. Грудь вздымалась в частых и жадных вздохах, по расслабленным мускулам забегали колючие змейки. Студеный воздух бережно ласкал покрытый липким прахом и испариной лоб, по животу разливался приятный жар. Все мое тело буквально утопало в охватившем его изнеможении.

И здесь я был уже не в силах сдержаться. Наполненные сталью веки захлопнулись, и, под приглушенные звуки свирепствовавшего в пещере кристалла, мой разум погас.

Глава пятая

— Тати, милорд, подчистую слямзили последнюю капусту, — нервно тараторил, глотая окончания и заливаясь тремя потами, одетый в мешковину крестьянин лет сорока.

Он находился в обширной тронной зале герцога Дориана Ласа, располагаясь в паре десятков шагов от самого восседавшего на высоком белокаменном троне, устало подперев кулаком висок, виланвельского набольшего. По обе руки от него, на креслах поменьше, находились два советника: справа — колдун Фарес эль'Массарон, слева — Хардваль Керсин, крупный вельможа, городской казначей и знатный кутила.

Крестьянин стоял, покорно преклонив голову и теребя в ладонях снятую при входе потрепанную шерстяную шапку. Он боялся даже глаз оторвать от выложенного ровной плиткой снежного пола, теснимый под гнетом упавшего на него взора правителя севера и приближенных сановников, а также обступавших залу по краям гвардейцев.