Огнерожденный - [16]

– Это разбойники, да? – спросил Фарах, стараясь не стучать зубами. Его всего трясло, и, пожалуй, сейчас он не мог сказать от чего больше: от страха, ярости или от злости на самого себя.

– Верно. – Отозвался северянин и отнял ладонь от лица. Посмотрел на нее и снова выругался. На ладони темнела кровь. Впрочем, северянин был в крови с головы до ног. Его рубаха стала черной и мокрой. Прилипла к кольчуге, топорщилась рваными ранами и выглядела так, словно с Танвара пытались содрать кожу.

– Все в порядке. – Сказал северянин. – Все позади.

Фарах громко икнул, вспомнил падающее безголовое тело и его стошнило. Освобождаясь от остатков ужина, он почувствовал, как Танвар положил руку ему на спину.

– Ничего ничего, – сказал северянин. – Вот и первый твой бой. Хорошо, что живым остался.

Подмастерье ничего не ответил. Его тошнило.

7

Утро встретили в пути. Караванщики не стали дожидаться рассвета и тронулись в дорогу, едва восток начал светлеть. К тому времени всех раненых перевязали, вещи собрали. Оставалось лишь загрузить тела погибших на повозки. Торговцы с великой осторожностью положили их в одну повозку, помогли раненым устроиться в другой и тронулись в путь.

Убитых оказалось четверо. Двое торговцев – Тамир и Ал-Тар, хозяева быков навьюченных тюками со шкурами. И погонщики Сасар и Масур, в чей повозке ехали Танвар и Фарах. Остаток страшной ночи Фарах молился за души погибших, вознося хвалу всеблагому Энканасу, чтобы тот принял их в свой теплый дом.

Всех разбойников, напавших на караван, убили. Оказалось, что их было всего шестеро. Они надеялись на внезапность нападения и стремительность атаки, рассчитывали застать купцов размякшими от вина и усталости и тихо их перерезать. И это им удалось, если бы не Танвар. Северянин действительно оказался превосходным воином. Как только он понял, что происходит, то поднял тревогу и бросился в бой. Разбойники, к тому времени уже закололи Масара, стоявшего на страже, и подбирались к сонным караванщикам. Они не ожидали такого отпора. Бандиты рассчитывали встретить в караване только купцов и торговцев, мирных горожан, не умеющих толком держать оружие. Уж больно мал караван, чтобы нанимать специально охрану. Не окупится. Поэтому появление северянина, вооруженного и готового драться, сломало планы разбойников. Они дрогнули, смешались. Не сообразили накинуться на Танвара вместе, разом. Это их и погубило.

Он просто выкосил их, как садовник выкашивает сорняки. Северянин и в самом деле великолепно владел мечом. Он был опытным воином, прошедшим через сотни схваток и оставшимся в живых. Местные разбойники, земледельцы от рождения, занимавшиеся грабежом из нужды, а не по призванию, не стали для него серьезными противниками.

К несчастью, Танвар не смог спасти всех караванщиков. Пока он метался по полю боя, словно окровавленный вихрь, с яростью демона разя бандитов подобравшихся к стоянке с разных сторон, двое нападавших убили еще троих сонных караванщиков.

Но все это подмастерье узнал потом, ближе к рассвету, когда немного пришел в себя. Раненых оказалось всего двое, – Хасиру перевязали голову, а разорванную щеку Танвара обрили, как смогли, и промыли водой. После этого северянин, с молчаливого согласия караванщиков, проткнул каждого из разбойников мечом – еще раз. Чтобы наверняка. Их тела сволокли в одну кучу и оставили там, на месте стоянки. На поживу детям собак.

Управившись со всеми делами, оставшиеся в живых торговцы сотворили молитву, и тронулись в путь. И теперь, остатки каравана плелись по дороге в Башмин. Ехали молча, не разговаривая. Торопились. Тишину нарушали только тоскливое мычание быков, не понимавших, куда подевались те, кто заботился о них каждый день.

Фарах, Танвар и Хасир ехали во второй повозке. Фарах правил, северянин и торговец отдыхали, прижавшись спинами к бортам и вытянув ноги. Подмастерье чувствовал себя ужасно. У него до сих пор тряслись руки и путались мысли. Очень хотелось пить, но в повозке не оказалось воды, только слабое кислое вино. Его пил только Танвар. Фарах – не хотел. В его голове кислый запах вина сливался со сладковатым ароматом крови, и стоило Фараху только глянуть на бурдюк, как в памяти вставала страшная картина: обезглавленное тело разбойника плавающее в собственной крови. От этого мутило, и тошнота комом подкатывала к горлу. Фарах думал, что больше никогда не сможет пить вино.

Но больше всего его беспокоило другое. Его поведение во время нападения. Подмастерье ругал себя за трусость и нерасторопность. Быть может, если бы он вовремя выскочил из-под повозки и бросился в бой, то, может быть, удалось бы спасти караванщиков. Умом Фарах понимал, что выскочи он из-под укрытия в разгар схватки, то, скорее всего, список жертв увеличился бы еще на одного человека. Но его совесть не хотела принимать это оправдание. Он должен был сражаться, а не прятаться, как струсившая мышь, забившаяся в нору. Он опозорил себя. Опозорил своего деда. Тот хоть и был стар, одолел в бою настоящего воина, наемного убийцу. От этих мыслей хотелось плакать. Тогда Фарах шипел сквозь зубы, ругал себя последними словами и яростно подхлестывал быков.