Огненный всадник - [127]

* * *

— Завтра уезжай из Вильны, — говорил Кмитич, поглаживая кончиками пальцев ее волосы цвета кофе. Девушка лежала нагой, положив голову ему на грудь. Широкую, хорошо вылепленную грудь, и слушала, как бьется его сердце.

— Почему завтра? — тихо спросила Алеся.

— Потому что послезавтра в Вильно может войти царь. Завтра мы выдвигаемся к нему навстречу, но в победе сомневаются абсолютно все. Я же уверен в том, что нам ничего не удастся сделать. Еще никогда тонким ножом не получалось спилить толстый дуб. Никогда двадцать даже самых опытных солдат с лучшим оружием не смогут одолеть толпу в десять тысяч неопытных даже безоружных мужиков. Не получится и у нас. Слушай, — Кмитич серьезно посмотрел на девушку, — а зачем ты меня просила бить тебя? Ведь ты это сделала не просто так?

— Нет, не просто так, — она, виновато улыбнувшись, бросила на Кмитича чарующий его взгляд, — я так боялась, что ты просто уйдешь, погруженный в свои думы и проблемы. Ведь в наш просвещенный век люди настолько целеустремленны и прагматичны, что… что занятие любовью считают пустой тратой семени. Врачи на полном серьезе советуют кастрировать тех, кто занимается онанизмом.

Кмитич покраснел. Ему стало жутко неловко. Он еще ни разу так запросто не обсуждал такие деликатные темы ни с одной девушкой. Но пани Биллевич, похоже, была лишена всех комплексов на этот счет.

— Что-то я такого не слышал, — Кмитич смущенно потупился, — по поводу врачей.

— А я читала.

— Пишут всякую ерунду, — усмехнулся Кмитич, — для меня любовь, какой она была сто лет назад, таковая и ныне есть. Вы, девушки, слишком верите всяким авторитетным и властным людям, которые болтают невесть что, как простые базарные торговки. Врачи… врачи и ученые из их числа. Еще одни Михалоны Литвины. Ну, а бить-то зачем тебя?

— Я подумала, что это тебя возбудит. Люди говорят, что ты любишь насилие, потому и врагов своих так беспощадно убиваешь.

— Чушь, — Кмитич уже не улыбался. — Что же это такое?! Болтают обо мне черт знает что! Неужели я такой уж знаменитый человек, что ко мне столько внимания? Неужели я такой уж беспощадный, что нужно об этом говорить?

— Нет, ты не такой, каким тебя расписывают.

— Из меня чистого черта делают разные болтуны! Беспощадный… Разве можно идти с обнаженной саблей в атаку и щадить при этом своих врагов?!

— А что ты чувствуешь к своим врагам, когда идешь на них? — глаза Алеси уставились на Кмитича.

— Что чувствую? Ненавижу! Готов в порошок стереть! Но как же иначе?! А вот после боя я совершенно не питаю к пленным никакой ненависти. Даже где-то сочувствую им. Я против пыток и казней военнопленных. Солдата нужно убивать на поле боя, а в плену он пленный, и с ним нужно обращаться соответственно благородным законам войны и чести дворянина. Однажды в Смоленске я видел, как наш ратник разломал испеченный для него женой лаваш и поделился с двумя пленными московскими пехотинцами. Я еще подумал, что пусть этого ратника сбережет Матерь Божья. Мы все такими должны быть, но… не сейчас. К сожалению, московиты не из такого теста люди, как мы. Они нас ненавидят. Я видел, что они сотворили в Орше, в Несвиже… И не ясно, за что они нас так. Может, за то, что мы лучше их живем? И тут вот что выходит: мы должны так же с ними воевать, как и они с нами. Иначе проиграем. Я одно понял на этой войне — мы очень разные. Встретились два мира, и тут не до расшаркиваний, не до благородства. Нужно рвать врага в клочья, чтобы он нас боялся, как боится диких зверей человек, затерявшийся в дремучем бору. Нужно превращать Литву в этот самый дремучий бор, где из-за каждого куста, из-за каждого дерева на тебя может выскочить дикий вепрь с острыми клыками, зубастый волк, свирепый медведь, вот только нам самим и нужно становится этими зверьми.

— И вот с таким воином как ты, мы обречены? Сдадим Вильну врагу? — Алеся почти в упор приблизила свое лицо к его глазам. Кмитич погладил ее порозовевшую щеку, поцеловал в губы, в шаза:

— Увы, Алеся, один я в поле не воин. Тем более что полевой гетман не подчиняется напрямую великому гетману. Вот и сейчас: Радзивилл хочет дать врагам бой перед Вильной, говорит, стены не обновлялись несколько десятков лет и город не готов к обороне. Жаромский из-за стен выходить не собирается, а Гонсевский вообще уходит к Зеленому мосту.

— А шведы? — девушка испуганно приподняла голову, глядя в глаза Кмитичу. — Мы же заключили с ними союз!

— Заключили. Но где их армия? Она в Польше. Де ла Гарды имеет при себе лишь маленький отряд личной охраны. Тут и Сапеги нет. Хитрец опять ретировался. Михала нет. Под Ошмянами казаками Золотаренко разбит ротмистр Глебович. А Гонсевский с гетманом спорят, как лучше обороняться. Похоже, что и Гонсевского не будет с Радзивиллом, если они не договорятся. Посполитое рушение кое-как собралось. Но что за рушение?! Две тысячи восемьсот человек! Из Лидского повета пришли сто гусар и сто казаков легкой кавалерии. Смех, да и только! Капля в море! И такая картина везде.

— Неужели?

— Так, пани Алеся. Бегите из города. Вот когда царская тирания лучше нашей сопливой демократии! Там царь сказал: идем на Вильну — и все идут. И кто хочет, и кто не хочет. А у нас каждый сам себе командир, а в итоге нет сплоченной армии…