Огненный столб - [51]

Все ясно. Это храм. Наружные двери, должно быть, опечатаны, но здесь кто-то жил и пользовался дверью, через которую проникла она. Городская стража недосмотрела, оставив ее незапертой.

Может быть, именно за это бились жрецы Амона. Иначе зачем было так дерзко ввязываться в стычку с людьми царя? Возможно, они защищали это место и кого-то живущего здесь.

В таком случае она подвергается не меньшей опасности, чем на улице. Любая из многочисленных групп городской стражи в любой момент придет на помощь той, что сражается на улице. Жрецов тоже могла собраться целая армия, но, когда драка закончится, кто-нибудь с той или другой стороны непременно зайдет сюда и обнаружит ее. А она служанка молодой царицы.

Выхода не было. Но Нофрет не видела толку и в панике. Чтобы выбраться из переделки целой и невредимой, надо сохранить ясную голову.

Девушка решила, что не повредит вознести молитву Амону, чей амулет она носит. Это был не ее бог, но она же заплатила за его покровительство. Нофрет заговорила едва слышным шепотом:

— Амон, великий Бог, позаботься обо мне. Я слуга слуги твоего врага, но после того, что царь сделал со своими детьми, я не на его стороне. Защити меня, и я дам тебе… — Она задумалась. Вот в чем трудность. Богов надо подкупать, а у нее не было ничего, даже того мешочка ячменя, который дала госпожа на покупку каких-нибудь пустяков на базаре. И Нофрет глубоко вздохнула.

— Я дам тебе мою благодарность, и если когда-нибудь стану главной над всеми слугами царицы, то принесу тебе в дар хлеб и ячменное пиво.

Ну, вот. Этого вполне достаточно, по крайней мере, с египетской точки зрения. В Великой Стране Хатти понадобилась бы целая овца.

Собрав все свое мужество и обеими руками держась за амулеты — на счастье — крокодильи зубы Собека тоже пригодятся, чтобы защитить ее и от людей царя, и от жрецов, — она бесшумно, по-охотничьи, заскользила по направлению к свету лампы.

18

Лампа освещала комнату. Судя по всему, она попала в комнату писцов. Повсюду были свитки; упакованные в ящики, стоящие вдоль стен; лежащие на полу, словно дрова; наваленные грудой на столе. Нофрет, из осторожности стараясь прятаться в тени за пределами света, падающего из двери, разглядывала письменный прибор на столе, разбросанные тростниковые ручки, баночки с чернилами и краской.

Среди всего этого беспорядка сидели двое мужчин в одежде жрецов. В свете лампы блестели их бритые головы и глаза, подведенные краской. Мужчины были средних лет, не очень молодые, но и не старые. Один был толстый и пухлый, как хеттский торговец, другой — тонкий как хлыст, с выступающими скулами. Они пили что-то из кувшина, по-видимому, вездесущее ячменное пиво, не обращая внимания на корзину с хлебом и блюдо фиников.

Толстяк пил в торжественном молчании внезапно опьяневшего человека. Худой наблюдал за ним, как кошка за мышиной норой, чуть улыбаясь, когда толстяк не смотрел на него.

Наконец толстяк сказал:

— Смотри, до чего мы дошли. Пьем пиво в задней комнате, а молодежь скандалит на улице.

— Цари тоже смертны, — небрежно заметил худой, словно его слова ничего особенного не значили.

Толстяк осушил свою чашу, потянулся за почти пустым кувшином и вздохнул.

— Думаешь, имеет смысл убить его?

— Сомневаюсь, — ответил худой.

— Мы посылали людей ко двору просить за нас у молодого царя, ничего не вышло. Он во всем слушается брата. Амон умер, старина. Умер и не вернется.

Впервые худой обнаружил какие-то чувства. Это не был гнев, скорее, удовольствие.

— Ты так думаешь? Ну, нет. Он ждет своего времени. Царь может быть неуязвим для законов и обычаев Двух Царств, но один из великих богов в конце концов всегда сильнее любого царя.

Толстяк, убедившись, что и чаша, и кувшин опустели, со звоном отбросил их в сторону.

— Что толку? Что толку от всего этого? Если он не умрет, в Двух Царствах не останется никаких богов, кроме божественного бреда.

— Терпение, — произнес худой. — Наберись терпения.

— Я долго терпел! — закричал толстяк. — С тех пор, как он построил свой город, с тех пор, как запечатал наш храм, я все время был безупречно терпелив!

— Тутмос, — напомнил худой, — терпел гораздо дольше, чем мы. Он двадцать лет ждал, когда умрет его мачеха. Все это время он лелеял свою ненависть и терпел. Но он был царем. Лучше ждать и терпеть, чем навлечь на себя проклятие богов убийством царя.

— В проклятия я верю, — пробормотал толстяк. — Одно из них лежит на всех нас. Проклятие царя-безумца, создавшего гарем из собственных дочерей.

— Подожди, — настаивал худой, — увидишь, что в конце концов сделают с ним боги.

— Богов уже нет в живых, — сказал толстяк.

Нофрет скользнула вдоль стены. Двое мужчин в круге света, казалось, были погружены в перечисление своих бедствий, но ей не хотелось доверяться случайности. В коридоре царила непроглядная тьма, лишь один факел слабо мерцал там, где, похоже, был угол. Стена была холодная и немного корявая: штукатурка поверх кирпичей из ила, рисунки на которой казались лишь смутными тенями. Но там, где на них падал свет, они вспыхивали неожиданно яркими красками, представляя собой ряды птиц и зверей, вернее, их головы на человеческих туловищах.